Воеводе не очень было приятно вмешательство духовного лица в его градские и военные дела, но против архиепископа открыто слова не скажешь, ему от самого царя доверие великое. Он не только владыка духовный, но и владыка крестьянских душ, земель и средств, нужных ради крепления города.
– Начата-то крепость начата, а закончена будет через год, – говорил архиепископ. – Станет ли швед ждать, доколь мы ее завершим? Всего скорей, супротив поступит, а посему государь нас и поторапливает, да и самим разуметь должно: крепость крепостью, – улита едет – коли-то будет, – а к отпору быть нам готовым вседневно, ибо известия о замыслах шведов подтверждаются. Капитаны с торговых судов видели в море десять кораблей незнаемых. Упреждение сие мы в летописец занесли…
Прочтя со вниманием петровские грамоты, воевода Прозоровский с архиепископом сообща рассудили:
– Объявить всем торговым людям, русским и иноземным, об угрозе, нависшей и ожидаемой. В городе на побережных местах, на гостиных дворах, на башнях поставить пушки и всякой снаряд к ним…
Городского солдатского голову Меркулова, да холмогорского Гайдуцкого полка голову Животовского, да еще двух капитанов, а с ними четыреста солдат и двадцать пушек отрядить к охране двух устьев при входе с моря в Двину…
Решено было на том же совете сказать всем иностранным капитанам, что воспрещается им покидать Архангельск и на кораблях с товарами до осени уходить, пока опасность не минует. А кто если пожелает поступить на службу к воеводе против шведов – тем будет жалованье…
Голландцы от такого предложения отказались. Среди английских матросов нашлось семь пушкарей, согласившихся в случае нападения шведов стать на защиту города.
И еще было воеводой предусмотрено забрать с иностранных кораблей огнестрельное оружие и припасы, деньги за это уплатить, а оружие раздать служилым и торговым людям.
Около строящейся крепости и на Марковом острове поставили тридцать пушек.
Город, можно сказать, был приведен в полную боевую готовность, независимо от запоздалого строения Новодвинской крепости. Как часовой на посту, так и крепость Новодвинка, стоя на страже города, выполняла свою скромную роль, внушая страх при входе с моря в Архангельский порт…
Долгие солнечные июньские дни и короткие светлые ночи. На Двине, в Соломбале, и в городе, у аглицкого моста и ярмарочного берега, и на Смольном буяне, как взаперти, стояли у берегов иноземные корабли.
В тревожном ожидании событий иностранцы томились от безделья, бродили по городу, пировали, но озорничать не смели. И не пытались, как в других городах, искать охочих до гульбы девок. Русские северянки придерживались весьма строгих правил поведения. К ним не подступишься.
В эти дни особенно всполошилась и насторожилась пригородная Соломбала. Патрули денно и нощно ходили с заряженными кремневыми ружьями, посвистывали в трубы, перекликались:
– Как там, спокойно?
– Тихо, благодать!
– Лазутчиков не имали?
– Бог миловал…
Была ли боязнь и овладевал ли страх архангелогородцами перед приходом шведов? Сомнительно, чтобы северяне, храбрецы, закаленные в тяжелых условиях поморской жизни, в лесных трущобах и на всяких отхожих промыслах, могли струхнуть. Очевидно, не робость таких людей одолевала, а любопытство и желание побить врагов. Если погибнуть придется, так что ж, – бог не без милости, царь не без жалости, а на людях и смерть красна. И ждали в скрытых местах-засадах за редутами солдаты, ждали пушкари у заряженных пушек. На взморье, на острове Мудьюг, и в других местах на подходе ко всем устьям двинской дельты бродили и всматривались в морскую даль сторожевые смотраки.
Смотрели, наблюдали – и проглядели.
Шведская флотилия, прикрываясь чужими – английскими и голландскими флагами, появилась хитро и бесшумно.
Как это было – видно из следующей главы…
Отражение шведов, напавших на Архангельск
25 июня 1701 года, поздно вечером, к острову Мудьюгу подошла шведская эскадра в составе четырех крупных кораблей, двух фрегатов и одной яхты. Береговая охрана, выполнявшая обязанность таможенных контролеров, запросила сигналами:
– Чьи корабли и зачем идут в Архангельск?
С кораблей ответили:
– Английские и голландские, идем с товарами и за товарами…
Рано утром 26 июня караульный начальник, капитан Крыков, с прапорщиком, писарем, двумя толмачами и семнадцатью солдатами на сторожевой лодке прибыли к одному из кораблей и высадились на палубу для осмотра. Шведские солдаты, спрятанные в засаде, вмиг выскочили с ружьями наперевес, и вся команда капитана Крыкова, не подозревавшая такого подвоха, оказалась в плену.
Такая удача окрылила шведского вице-адмирала Шееблада.
Он приказал всех пленных запереть в трюме на одном из больших фрегатов, и только одного из толмачей – Дмитрия Борисова – да еще ранее захваченного на взморье монастырского послушника Ивана Рябова оставить при себе в качестве проводников к городу.
Четыре линейных шведских корабля с десантными силами остались на рейде около острова Мудьюг. Два фрегата и одна яхта, вооруженные пушками, направились Березовским устьем к Архангельску.
На их пути находился еще один заградительный пункт, состоявший из солдат Гайдуцкого полка. Сам полковой голова Григорий Животовский, взяв на лодку тринадцать солдат и четырех гребцов, приблизился к одному из шведских фрегатов и уже намеревался подняться на палубу… Шведы хотели повторить удавшийся им в то утро обман. Но кто-то из русских солдат заметил в пушечную амбразуру скрытых на корабле вооруженных людей и сказал об этом Животовскому.
– Скорей к берегу! – распорядился тот.
Гребцы нажали на весла. Шведы начали по ним пальбу из пушек и ружей. Отстреливались и солдаты Животовского. Один из них, Огжеев, застрелил капитана на фрегате, но и сам упал под пулями замертво.
В команде Животовского оказалось пять убитых и семь раненых. Кое-как солдаты добрались в продырявленной лодке до мелководья. Оставив убитых и захватив с собою раненых, в том числе и самого Животовского, они, укрываясь в прибрежном кустарнике, направились к строившейся Новодвинской крепости, дабы как можно скорей предупредить своих об опасности.
Между тем медленно, как бы ощупью, яхта и два шведских фрегата двигались узким проходом к Архангельску, приближаясь к месту, обставленному батареями.
Иван Рябов и толмач Дмитрий Борисов поняли, к чему может привести их вынужденная услуга врагу. Нет страшнее и позорнее слова – измена. Измена Родине, гибель своих братьев и торжество злобных и беспощадных неприятелей. И тогда, перекрестясь, послушник Иван Рябов сказал Борисову:
– Не печалуйся, брат, двум смертям не бывать, одной не миновать.
– Твоя правда, – отозвался Борисов, – давай не посрамим себя.
На полном ходу хорошо сработал руль в руках кормчего Ивана Рябова. Как только фрегат поравнялся с батареями Новодвинской крепости, Рябов навел его на мель. За фрегатом стала на мель, и яхта. Шедший позади фрегат шведы задержали, бросив якорь. Тут же на палубе были поставлены на расстрел русские герои Рябов и Борисов. Рябов упал раненый, притворился убитым и весь в крови лежал под трупом товарища.
На двинском берегу, на стройке крепости, находился тогда стольник Сильвестр Иевлев. Он заменил раненого Животовского и возглавил оборону. По его команде был открыт пушечный и ружейный огонь. Меткими выстрелами оба корабля, стоявшие на мели, были повреждены. У фрегата, находившегося в отдалении, пушечным ядром сорвало руль. И этот вражеский корабль оказался в опасности быть захваченным.
Шведы отстреливались. Перестрелка продолжалась полсуток.
Были убитые и раненые с той и другой стороны. Пользуясь замешательством на фрегате, Рябов, улучив удобную минуту, бросился с корабля вплавь. Несмотря на раны и обстрел, он благополучно выбрался на берег.
Увидев свое безвыходное положение, шведы стали в шлюпках перебираться на фрегат, не попавший на мель.
Поврежденный руль они заменили рулем от судна, брошенного рыбаками. Тогда Сильвестр приказал солдатам захватить оставленные неприятелем фрегат и яхту и вести пальбу из пушек, брошенных шведами. Одно из орудий оказалось заряженным дважды. От выстрела вспыхнул на корме запас пороха. Корму фрегата оторвало. Взрывом убило семь русских солдат, одиннадцать ранило.
Захватив с собою убитых и раненых, шведы отступили на уцелевшем фрегате к Мудьюгу, где стояли четыре больших корабля с десантными войсками.
Повторить нападение на Архангельск вице-адмирал Шееблад не осмелился. «И тогда был у них, супостатов, на кораблях великий плач и сетование, по известию после от них русских выходцев, и то было знатно по убитых у них начальных людях во время бою с государевыми ратными людьми» – так сообщал вскорости об этом архиепископ Афанасий в Москву.
На всех парусах шведская эскадра уходила в море. Архангельск, не имея военного флота, мог только обороняться.
Преследование шведам не угрожало. Поэтому они могли еще «повоевать» с мирным населением приморских деревень.
Капитана Крыкова и шесть солдат, захваченных на Мудьюге, увезли в Швецию. Остальных пленников шведы высадили на пустынный берег на произвол судьбы…
Петр, получив из Архангельска известие об отражении шведов, распорядился выдать награды: офицерам по десять рублей, солдатам по одному рублю каждому.
Апраксину, сообщая о победе архангелогородцев, он писал: «Зело чудесно, что отразили злобнейших шведов». Петр поблагодарил за распорядительность и воеводу Прозоровского. Но если разобраться в событиях, то окажется, что воевода, трус, тщеславный корыстолюбец и жестокий несправедливец, вовсе не заслуживал царской милости.
Во время боя со шведами Прозоровский находился в Мурманском устье Двины, всего в четырех верстах от Новодвинской крепости. Но, услышав пушечную пальбу и узнав о приходе шведских кораблей, поспешил не к месту боя, а в Архангельск – за двадцать верст, подальше от беды. Когда дело кончилось победой, Прозоровский, сообщая государю о захвате двух шведских судов, не обмолвился ни словом о Сильвестре Иевлеве, умолчал также и о героизме Ивана Рябова. Больше и хуже того – Ивану Рябову воевода учинил допрос:
– Как ты попал в кормчие к шведам?
– Застигли в лодке у острова Сосновца.
– А почему был на море? Ведь указом запрещено всем в нынешнее лето выходить, дабы не нарваться на шведов.
– Не знал я про указ…
– Двадцать ударов плетьми за это!
– Помилуй, господине, я, верой-правдой служа государю, посадил шведский корабль на мелкое место…
– Не перечить мне, воеводе! Наказать телесно, и в тюрьму!..
Так заслуживший своим подвигом добрую славу в веках самоотверженный простолюдин Иван Рябов оказался в тюремном застенке и томился в одиночестве на хлебе с водой целый год…
Не постеснялся воевода Прозоровский опозорить и честное имя стольника Сильвестра Иевлева.
Отразив нападение шведов, Сильвестр оставался на своем месте у строительства Новодвинской крепости, послал воеводе цидулю о том, что два неприятельских корабля взяты, шведы побиты, и как доказательство победы Сильвестр отправил воеводе шведское знамя с фрегата.
В том же письме просил он у воеводы пороху, ядер и служилых людей на всякий случай, а равно принять у него, Сильвестра, захваченные шведские суда.
Воевода прислал солдат из городского полка во главе с Меркуровым и двадцать пушек. Но только на третий день после боя приехал сам к Новодвинской крепости.
Добродушный и наивно доверчивый Сильвестр встретил воеводу с полной уверенностью в том, что он, воевода, будет порадован исходом боя со шведами. Сильвестр начал было ему докладывать о событиях. Но воевода закричал на него, угрожая расправой.
– За что? – изумился перепуганный Иевлев.
– За то, что не суйся не в свое дело! Ты приставлен крепость строить, а не командовать!..
– Господин воевода, некому, кроме меня, было за это дело браться. Меркуров с солдатами в городе пребывал. Животовский, раненный в обе руки, не дотащился к бою. Пришлось мне. Мои работные люди струхнули, солдаты без своего головы тоже растерялись. А два шведских судна на мели супротив нас с орудией, третье подальше, но тоже действует. Взял я в руки копье и говорю мужикам: «Кто побежит трусом, заколю. Я струшу – бейте меня». Солдатам сказал: «Помните крестное целование государю, не бойтесь ничего!» И почали мы палить из пушек и ружей, а потом и на корабли ихние, кто вброд, кто на лодках, наскочили. Полсуток бились, а от вас из городу никакой помоги. Помилуйте, господин воевода…
Но Прозоровский был неумолим. Обложив бранью Сильвестра в присутствии инженера Резена и других иноземцев, он стал допрашивать стольника:
– Зачем ты, пес этакий, в Холмогоры преосвященному Афанасию отослал ведомость про битву со шведами? Кто тебя просил об этом?
– А просил меня об этом сам владыка. Написал ему правду сущую, то же, что и тебе, воеводе.
Прозоровский вскипел диким гневом, не мог продолжать допрос, стал рукоприкладствовать. Сначала бил Иевлева кулаками, потом плашмя шпагой, разбил ему голову и стал пинать. Никто из присутствующих не посмел за Сильвестра заступиться. Против самодура-воеводы все оказались бессильны. Кое-как поднялся Сильвестр на ноги, вытер кровь на лице и, пошатываясь, попятился к выходу. Уходя, сказал с упреком Прозоровскому:
– Грех и преступление взял ты на себя, воевода. Нет такого начальника, над которым бы не было еще начальника. Над тобой царь, над царем бог. Бог видит злодеяние твое, а царь узнает всю правду. И зачем ты меня избил? Пошто велел истязать и бросить в тюрьму Рябова?..
Едва Иевлев переступил порог, безудержный Прозоровский приказал своему казначею Гришке Алексееву схватить его и притащить волоком в комендантскую избу. Там приспешники воеводы порвали на Иевлеве одежду, свалили на пол, сели ему на ноги и на голову и уже принесли батоги добивать и без того изувеченного страдальца. Только робость быть в ответе перед царем заставила Прозоровского оставить в живых стольника – строителя Новодвинской крепости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35