Она подхватила меня под руку и повела в лес.
– А ты бы водицы с озера потаскала, сударушка. – Она повернулась к Милке.
Мы опять смотрели грибы. Я жевал зелень и размышлял, вспоминая сцену в сарае.
– А кто такой Цай Юаньпэй? – спросил я, сплюнув ком зелени.
– Цай Хаоцин Юаньпэй… – Она остановилась. – Был такой деятель. Однако пойдем назад. Хватит жевать тело лесное. Ночью еще раз сходим, и все… А что касается Юаньпэя, то он был первейший коммунист китайского образца.
Сундучок, о котором говорил Стоценко, оказался за печкой и был наполовину набит ученическими тетрадями, дешевыми блокнотами, сшитыми книжкой листами пожелтевшей бумаги. Одну из таких книжек я взял, перелистнул страницы и понял – это та часть архива, о которой говорилось в послании «Посоха». Раскрыл книжку наугад и подошел к Милке. Открытая страница оказалась началом письма Карла Каутского на немецком языке с русским переводом под каждой строкой.
– Не тот ли это Каутский, которого ругал Ленин? – Прочитав письмо, Милка усмехнулась. – Впрочем, немец оказался прав – советская власть теперь мирно живет с церковниками… Смотри, да тут столько писем!.. Артур Древс, Джеймс Биссерт Пратт – знатный америкашка, верил в существование космической души. И все это написано бабе Ане?.. Старушка – полный отпад!
– Ты – полный отпад, – удивился я. – Древс, Пратт…
– В школе увлекалась философами-идеалистами. Один мой знакомый имел целый шкаф… Баба Аня идет…
Я метнулся к печи, кинул письма в сундучок, захлопнул крышку и прыгнул к Милке. Наверно, я выглядел нелепо в своей торопливости, потому что она расхохоталась.
Старуха, появившаяся в дверях, глянула на нее, на меня и, оскалившись, стала дергать плечами. Видимо, тоже смеялась.
– В бумагах моих рылся? – Ворожея внезапно захлопнула рот, оперлась на палку и глянула на меня.
Я стал что-то лопотать об эпистолярном наследии, но баба Аня отмахнулась от моих слов:
– Все это суета. Наберись терпения, сударь… впрочем, можешь забрать эти бумаги. – Старуха приковыляла к своей кровати. Села, треща костями и кряхтя. – Была молодая, красивая… Саша Блок стихи посвящал – можешь отыскать их среди бумаг – и что? Какой поэт воспоет мою нынешнюю внешность?..
Хотелось сказать – мол, есть красота души, но баба Аня стукнула палкой по полу:
– Иди, сударь. Воду носи.
Опять я смертельно устал, но бочку заполнил до краев. Повалился спать, отказавшись от ужина и не раздеваясь. Думал, немного подремлю, а проснулся поздней ночью. Меня разбудил звук кастаньет.
– Я покажу тебе тропу, по которой ушел Стоценко, – сказала баба Аня.
Мы вновь разглядывали шляпки грибов, кружку, статуэтку Будды. Шли довольно быстро. Перед самым выходом из леса старуха, шедшая позади меня, велела остановиться.
– Что ты слышишь? – спросила она.
Я навострил уши, но, кроме лесных шорохов, ничего не уловил. Правда, почудилось, что впереди меня хрустнула ветка.
– А в чем дело? – удивился я и обернулся. Старухи за моей спиной не оказалось.
– Ты должен успокоиться… Будь готов ко всему. – Голос старухи шел откуда-то сверху.
– Ну что ж, – согласился я, так и не отыскав растворившуюся в ночном лесу старуху.
– Стань спиной к толстому дереву… Сделай шаг вперед… Сделал?.. Постоянно отвечай мне. Так надо.
Я сделал шаг вперед – чего это выдумала старуха?
– Теперь медленно, не торопясь… Слышишь?
– Медленно, не торопясь, – повторил я.
– Только не пугайся… Подними руку и поднеси ее к глазам… Видишь ее?
– Вижу свои пальцы, – сказал я.
– Потрогай ими свои глаза.
– Что?! – воскликнул я, лихорадочно ощупывая закрытые веки. – Что случилось? Почему так?
– Успокойся, сударь. Я просила тебя не волноваться.
– Но я вижу с закрытыми глазами! – заорал я. – У меня закрыты глаза: вы понимаете?
– Ты можешь открыть их, но не надолго. И не надо нервничать.
Я уже открыл глаза, прикрыл их ладонями – слишком ярок был свет, ворвавшийся в зрачки. Сквозь узкую щель между ресницами увидел радужные нестерпимо яркие круги.
– Иди домой. Еще будет время поговорить об этом. И не вздумай открыть глаза – можешь ослепнуть.
Отдавшись в руки старухи, я решил беспрекословно выполнять все ее указания. Зачем рисковать?
– Иду домой. – Я не удержался и тронул пальцами закрытые веками глаза. Смешно сказать, я шел, видя закрытыми глазами. Шел спокойным шагом, словно ничего не случилось. Возникшую мысль о гипнотическом воздействии выбросил из головы как глупую и несостоятельную. Несколько раз оглянулся, ища старуху. – Зачем вы прячетесь от меня?
– Завтра, сударь, завтра, – проворчала старуха. Подойдя к крыльцу, ощутил затылком промозглый холод, словно кто-то злой смотрел на меня сзади. Захотелось услышать уверенный голос старухи. Незримая сила заставила меня схватиться за что-то твердое и влажное. Напрасно я высматривал в небе луну… В кромешной тьме, ощупью, слыша только стук сердца, я нащупал ручку двери и медленно вошел в дом. Знакомый скрип двери вернул мне душевное равновесие. Сделав глубокий вдох, успокоился окончательно, потому что тьма уступила место лунному свету, струящемуся в окошко.
Милка разбудила меня поцелуем холодных губ.
Несколько секунд я смотрел на девушку… Вспомнил ночное посещение леса и отметил – чувствую себя великолепно.
– С добрым утречком, – проговорила из своего угла старуха.
Милка чиркнула пальцем по моему лбу, подмигнула и повернулась к бабе Ане. Они о чем-то заговорили, а я побежал во двор умыться и сделать зарядку. Милка выглянула в окно и велела поторопиться.
Старуха шумно пила чай и нахваливала Милку:
– Руки-то у тебя, сударушка, – золото! – Повернулась ко мне: – Один только раз сказала, как правильно заваривать чай с лимонником, а она все запомнила… И не поленилась росу собрать. Обязательно с росой надо, что на ландышевых листьях. Невелика хитрость, а мало кто знает; весь аромат заварки от росы… – Старуха стала рассказывать о способах заварки всевозможных чаев.
Это был тот нужный мне материал, за который «Посох» платит хорошие деньги. Я слушал, забыв о еде.
– Поздравляю тебя. – Старуха внезапно сменила тему. – Сударик-то твой – хороший человек!
– Сама знаю. – Девушка отдернула руку от старухиных пальцев. – Стала бы я шестерить перед дураком… Скажи ему, бабулек, чтоб женился на мне. Пошепчи, чтоб присох.
– Так он и есть твой муж. – Старуха отодвинула чашку и вытерла губы уголком неизменной зеленой косынки. – Бумажка, что государство дает, людей не соединяет… А ты проверь, – сказала она мне. – Возьми левой рукой, пульс найди… Так. А теперь правой рукой нащупай пульс сударушки… Руку. Руку ему дай, – сказала она Милке. – Не трусь, чего ты? Ага… слушай, слушай. И считай… Одинаково стучат сердечки ваши?
Черт… В моих и Милкиных жилах кровь толкалась синхронно!
– Равновесие крови, – пояснила старуха. – Редко бывает. У меня за всю жизнь такого не встретилось… Ладно, прилягу я.
Она проковыляла расстояние до кровати, легла и сказала:
– Жорку через два-три дня домой можно отправлять.
Захватив блокнот и карандаш, я вышел во двор и, пока Милка убирала со стола, записал старухины рекомендации, как заваривать чаи, используя росу.
– А я опять всю ночь спала как зарезанная. Уверена, что старуха не коснулась того, что я пила и ела. – Милка посмотрела на меня настороженно.
– Лесной воздух… Отсюда и сон крепкий.
– Надо что-то с сортиром сделать – войти противно. Тысячу годов без ухода, – сказала она, сорвав травинку и сунув ее в рот.
– Разберемся, – пообещал я.
– Так тебе и не показала медную штуковину – какой-то восточный бог… Может, Будда. Иду, смотрю – в траве статуэтка.
– Будда? – удивился я. Не тот ли, что я видел вместе с грибами, когда старуха дала мне по рукам палкой?
– Потом покажу, напомни, если забуду… Старухины бумаги из сундука вытащила и упаковала в старую простыню.
– Ты ведь бумагами из сундука печь растапливала? Много сожгла?
– Тетрадок пять-шесть… Но то детские тетрадки, школьные. По математике… Нет, ты все же скажи: почему я так крепко сплю? Только ли свежий воздух?
– Думаешь, влияние бабы Ани? – Я пожал плечами и присел на завалинку.
– Старуха отдала нам бумаги. – Милка присела рядом. – Продать их… Богатым станешь. Любая за тебя пойдет.
– Тебе деньги нужны?
– Иногда мне хочется голову в петлю… А что деньги? Хотя есть смысл, когда они есть… Дура я… Нынешней ночью заперла обе двери на ключ – боялась… побежишь на свидание с молочницей. Ревную тебя.
– Как так – заперла? – подскочил я.
– Обыкновенно… Ты уже много времени без женщины. Подруга говорила, мужики после длительного воздержания любую готовы… лишь бы баба.
Я хотел рассказать Милке о видении с закрытыми глазами, о прохождении сквозь подпертую лопатой дверь, но… Слишком много всего происходит рядом с нами, и немудрено, что нервишки у моей подруги могут сдать.
– И зачем я сорвалась из Ленинграда?.. Сидела бы и не рыпалась. Не с моим характером… Только вот, будто кто толкает меня – останься, будь рядом с Поляковым. Прямо жить без тебя не могу. Хочу с тобой.
Она всхлипнула, вытерла слезы безымянным пальцем правой руки.
– Успокойся. В древности, говорят, цветы ландыша… И осекся, поймав взгляд насупившейся девушки.
Милка замкнулась, на вопросы отвечала односложно. Когда Жорка сказал что-то про грядки, вспыхнула:
– Заткнись, йог недоделанный!
– Что это с ней? – спросил Жорка шепотом, подождав, пока Милка не вошла в дом. – Поругались?
Я пожал плечами и глянул в его глаза – обыкновенные круглые зрачки в центре серой радужки.
Сортир нуждался в чистке. Работа не из приятных, но надо. Жорка суетился рядом, помогал советом и делом – принес ржавый черпак, пожарное ведро – конус с ручкой и показал вырытую в незапамятные времена яму. Однако носить дерьмо отказался наотрез.
– Значит, советы давать можешь, а как дерьмо носить – в сторону. Так? – спросил я, усмехнувшись.
– Каждому свое, – невозмутимо ответил он.
– Вали отсюда! – крикнул я, прилаживая черпак к палке. – Вали, пока этот колпак на голову тебе не надел!
Странное дело, каждый человек может надавать кучу советов, но дерьмо таскать и грязь разгребать – извините.
Философствуя таким образом, я провозился с сортиром до позднего вечера. Сбегал на озеро, основательно вымылся и поспел к ужину. Милка продолжала молчать. Плохо было то, что я не понимал причин обиды. Старуха отнеслась к нашей размолвке равнодушно.
На ночь она велела Жорке отправляться спать в сарай, а мне был отдан топчан.
Меня разбудил звук кастаньет.
В лес углубился метров на двадцать… Остановка по приказу бабы Ани.
– Как вам удается прятаться от меня? – спросил я, озираясь. – Где вы?
– Сегодня все узнаешь. Ты сейчас, наверное, ощупываешь веки? Проверяешь?
– Да… и они опущены. Но я все вижу. Почему так?
– А ты открой глаза, но бойся ослепнуть. Представь, что долгое время сидел в темноте – чтоб глаза привыкли.
Ладонями прикрыл глаза. Сквозь щели между пальцами пробивался яркий свет.
– Торопиться некуда, – голос бабы Ани. – Не суетись.
Свет стал бледнеть. Уменьшилась боль в глазных яблоках. Показалось, рядом кто-то стоит. Треск сучьев под неосторожными ногами и… все стихло. Спустя несколько минут я отнял ладони от распахнутых глаз… Мутное марево колыхающегося тумана… Местность незнакомая. Вроде и лес, но не тот: толстые стволы дубов, ярко-зеленая трава… Поднял желудь… нет, я не смог его поднять.
– Поляков! – услышал я голос. Обернулся и чуть не сел от неожиданности.
– Стоценко?! Ты… Ты проснулся? – воскликнул я.
– На руки свои глянь, пока не отчалил, чтоб в другой раз спокойнее было.
Что такое?.. Не было у меня рук, а были звериные лапы с длинными когтями (пальцами?). Да и сам я был весь в шерсти.
Стоценко встряхнулся и… превратился в зверя, похожего на громадную обезьяну.
– И ты такой же, – сказал он.
Я ощутил мощь мускулов. Хотелось скакнуть на дерево и насладиться силой рук, ног…
– Пора затворять глаза, сударь, – послышался голос бабы Ани. – Завтра будет больше времени. Поторопись, сударь, поторопись.
– Подожду тебя здесь, – сказала обезьяна-Стоценко. – Вдвоем мы скорее разберемся. Пока.
У меня голова пошла кругом, к горлу подкатилась тошнота. Закрыл глаза и… успокоительный мрак знакомого леса.
– Ступай в избу, но не вздумай напугать Милушку. Она сидит перед дверью… Иди прямо через стену – для тебя сейчас все едино. Ложись на топчан и спи, – приказала старуха.
6
Конечно, плотник из меня никудышный, но все же я занялся ремонтом крыши – подгнила одна из балок, поддерживающих конек.
Ножовки в хозяйстве бабы Ани не нашел. Пришлось стучать по бревну топором, чтоб укоротить. Топор был с клеймом купца Квасова – старинный. Только вот и точили его в последний раз в то давнее время.
– Ожил, скотина! – крикнула Милка. – Я тебе ущипну, герой-любовник занюханный!
Она погналась за Жоркой. И чего они поделить не могут?
Я молча сражался с бревном, не обращая внимания на стоящую рядом старуху. Ждал, когда сама начнет разговор.
– Помру я скоро… Но ты крышу-то поправь… Натруди тело, а ночью… Ночью получишь волю.
Милка, видимо, догнала Жорку – послышался вопль.
– Этой ночью сам ступай в лес. Иди прямо через сарай. По грядкам… Наступай и не бойся.
– Объяснили бы, – сказал я, не прекращая работу. – Можно ведь и умом тронуться.
– Объяснит твой приятель. Он больше знает.
– Вы бывали там? – Я, не поднимая головы, следил за старухой.
– Сейчас – редко. Здоровье не то, – ответила она.
– Кто еще знает о… Том мире?
– Немощным туда дорога закрыта. Другие… Другие знать не хотят. Писала умным людям, упрашивала… Свихнувшейся считают… Не всякий и попадет, даже если захочет. Корысть мешает, как Дятлу. Понимаешь меня?
– Стоценко… Вы можете его разбудить? Хотелось бы поговорить с ним здесь. Чтоб все знакомо было… Не отвлекаться. Там глаза разбегаются, а здесь было бы удобнее.
– Не получится его будить – не хочет он сюда. Он и в могилу себя закапывал – думал, задохнется и останется Там навечно… Скажи ему, пусть не глупит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29