https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-gorizontalnym-vypuskom/
– А отречься от бановины меня обязывал долг, – продолжал бывший бан, – принудила совесть! Ибо, господа, во-первых, в моих руках была только сабля, а не жезл, я был военачальником, а не судьей и правителем! Во-вторых, сами знаете, под одним кровом двум хозяевам не ужиться! В нашем же королевстве целое войско хозяев! В старое время войском командовал только бан, а сейчас командует любой иноземный генерал! И когда я их спрашивал, как они смеют что-либо делать без моего ведома и вопреки моим приказам, они неизменно ссылались на какие-то декреты, дескать, такова воля его светлости эрцгерцога Карла. Именоваться баном и не управлять, быть pictus masculus, мнимым мужчиной (лат.).
милостивые государи, я не желаю! Я и отказался от своего поста для того, чтобы нам получить законного бана. Пусть теперь достославные сословия судят, чист ли я перед ними! Dixi.Алапич сел. Его незамысловатая речь взволновала собрание, и дворяне громко приветствовали его радостными возгласами.– Достославные сословия! – торопливо поднимаясь и стуча саблей об пол, крикнул Мате Кеглевич, – Roma deliberante Saguntum periit. Покуда в Риме совещались, Сагунт пал (лат.).
Не могу я надивиться господам, выискивающим разные штучки-закорючки, а между тем в этой болтовне мы попусту теряем время! Разве мы собрались здесь, чтобы вести споры? Когда враг стучит саблей в ворота, негоже мудрствовать лукаво и путаться в дебрях закона… Нужно действовать! Это должно стать нашим законом. Турок не станет спрашивать, ведет ли войско бан или кто другой. Мы должны разбить неверных, а чтобы их разбить, надо покориться воле его светлости князя.– Нам нужен бан, без бана нет и сабора! – запальчиво крикнул Петар Раткай.– Довольно, господа! – прорычал Тойфенбах, в сердцах хватаясь за меч. – Я не законовед, я солдат. Ветхие бумаги меня не интересуют, меня интересуют порох и свинец! Я пришел сюда не для того, чтобы слушать ваши артикулы, у меня есть дела поважнее! Нам нужны солдаты, нужны деньги, дайте их нам, а потом уж стряпайте артикулы свободы! И так будет, ибо таков приказ его светлости господина наместника.И он яростно хлопнул рукой по мечу.Дворяне вскочили как громом пораженные.– А мы кто?– Для чего сабор?– Вон!– Так-то почитается закон?Точно волнующееся море, бесновалось собрание. Снова и снова набрасывались посланцы на незадачливого комиссара. Драшкович схватил господина Сервация за рукав и заставил его сесть.– Милостивые государи, – загремел, дрожа от ярости, Грегорианец, – нора подвести счет! Правильно говорят господа комиссары, нельзя нам терять время! Слышал я тут много речей, не слышал только, что нам нужно делать! Позвольте же, славные сословия, сказать вам попросту, что я думаю, а решать вам! Были вы когда-нибудь в храме белых монахов в Реметах? Там покоится прах наших славных банов! На их склепе лежат знамя и жезл. Под этим знаменем они ведут дворянство в сражения, с этим жезлом в руках управляют и вершат правосудие. Так было испокон веку, так должно быть и сейчас. Его королевское величество дает нам бана, который управляет страной вместо него. Бан – наместник короля, бан стоит во главе войска, бан сидит во главе сабора. В своей пламенной речи преподобный архиепископ Калочский ясно указал нам, какая беда угрожает несчастному наследию славных королевств, упрекнул нас в том, что нет среди нас согласия, что не радеем мы о святой вере и привилегиях дворянства. Но мы ощущаем эту беду острее, ощущаем уже много веков подряд, еще наши деды героически отбивались от нехристей, когда и в помине не было господ Тойфенбаха и Халека, и разве не мм сами бились в лютых сечах под знаменем Франкопана и Алапича за наше королевство? И разве блаженной памяти, геройски погибший под Сигетом бан Никола Зринский не приводил в трепет самого стамбульского султана? Мы обнажили сабли не вчера, и не господа генералы учили нас рубить этими саблями! Разве не отдавали мы последний динар, последнюю каплю крови за наше королевство? И даже те из нас, кто вырос на полях сражений, чтили закон родной земли как святыню, ибо без закона нет героизма, как без порядка нет победы. А за что мы боролись, милостивые государи? Неужто только за горсточку земли? Нет, за наши привилегии, за священное наследие отцов! Ради этого мы сражались с турками, ради этого мы будем бороться до последней капли крови, потому что не желаем стать рабами лжепророка! Высокие господа комиссары требуют, чтобы мы дали им деньги, дали рабочие руки, дали солдат. Его королевское величество прекрасно знает, что преданное ему королевство неизменно выполняло свой долг перед троном, но согласно существующему обычаю и закону. Кто пополняет войско? Сабор вельмож и дворянства! Кто же глава этого сабора? Бан! Но у нас нет бана! Без бана, само собой, пет налогов, пет и солдат! Высокочтимый господин архиепископ Калочский упоминал о новой крепости подле Дубовца. Но она, милостивые государи, служит скорей защитой Краньской и Штирии, чем Славонии! Его преосвященство утверждал, будто нас защищает чужое наемное войско. Да, защищает. Однако еще в 1566 году наши посланцы жаловались на пожунском саборе, как сии защитники грабят страну, а сабор строго-настрого, под страхом жестокого наказания, запретил это делать! Но как соблюдается этот закон? Немецкие кавалеристы пасут своих копей на полях наших кметов. Разве не ускоки во главе с Томой Северовичем отняли у господина Херендича целое имение? Вот спросите-ка нашего благородного брата Делия, как офицеры господина Ганца Аспергера разграбили в Стеничняке все его добро. Спросите дворян Моравча, и они вам расскажут, как харамии опустошили их дома. Мы будем защищаться, но под знаменем бана. И я полагаю, славные сословия, нам следует сообщить через господ комиссаров его светлости господину наместнику, что всегда покорное и верное королевство весьма сожалеет об отсутствии законного наместника его королевского величества, что оно готово бороться под знаменем бана против врагов христианского мира, по без бана, согласно закону, не сможет откликнуться на пожелания господ комиссаров.– Правильно! Правильно! – закричали наперебой дворяне.Бледный, растерянный, Драшкович поспешил к Алапичу, заклиная его успокоить собрание.Алапич с большим трудом утихомирил разгоревшиеся страсти, и по его совету сабор сделал следующее заключение:«Верноподданные его королевского величества, понимая пожелания его светлости господина эрцгерцога Эрнеста в связи с укреплением Копривницы и прочих пограничных крепостей несчастного королевства Славонии, постановляют: поскольку сословия в настоящее время лишены законного главы, то есть облеченного полнотой власти бана с правом законно карать за непослушание и нерадивость, а также и судить жителей королевства, работников в пограничную область не посылать и никаких решений не выносить, о чем господам комиссарам и дается скрепленный печатью королевства акт, однако сословия предоставляют господину Гашпару Алапичу, бывшему бану, его подбану, жупанам и судьям временно осуществлять власть, дабы закончить прежде начатые работы как в Копривнице, так и в прочих пограничных крепостях, судить и ведать обычными налогами, побуждать сборщиков податей, пользуясь данной им властью, взыскивать недоимки по королевским и дымным налогам.Затем достославные сословия и чины постановляют отправить к его королевскому величеству посольство в лице господина Петара Раткая Великотаборского, преподобного отца Петара Херешинца, ктитора загребского капитула, и его превосходительства господина Ивана Петричевича, помощника прабилежника королевства, дабы они лично доложили цесарю о нуждах королевства и просили назначить законного главу королевства – бана».Драшкович покинул сабор в мрачном настроении, павшие духом генералы последовали за ним. Все их замыслы расстроило упрямство дворян.– Но я еще не сказал аминь! – сердито шепнул Драшкович своим друзям. – Я обуздаю этих бешеных коней. Справлялся с лукавыми итальянскими кардиналами и с португальскими епископами, а об этом разнузданном стаде и говорить нечего! * * * Вечером того же дня в доме настоятеля Желничского за столом собралось веселое общество: Алапич, Столникович, Врамец. Только Степко Грегорианец мрачно и задумчиво смотрел в пустоту.– На доброе здоровье, reverendissпme! – промолвил Алапич, поднимая кубок. – На сей раз жребий выпал нам!– Будьте здоровы, – отозвался хозяин, а за ним Столпикович и Врамец.– А ты, милостивый государь? Какие беды тебя одолевают? – спросил летописец Степко.– Потерять жену, потерять сына и веселиться? Но, – продолжал он, поднимая чару, – теперь я иду вместе с вами лишь за одной звездой: за славой! Доброго здоровья!– Per ardua ad astra! Через трудности к звездам! (лат.)
– добавил Врамец.И громко зазвенели чары. 14 День клонился к вечеру. Золотые солнечные лучи проникали сквозь высокие окна капеллы мокрицкого замка и падали на новую, положенную посреди церкви каменную плиту. Медная надпись на камне призывала каждую христианскую душу помолиться за упокой души болярыни Марты Грегорианцевой, прах которой покоится под сей мраморной плитой. Перед ней на коленях стоял молодой рыцарь, с ног до головы закованный в железо. Рядом на полу лежал его шлем. Рыцарь, сложив молитвенно руки, опустил голову, в глазах его стояли слезы. Вечернее солнце золотом горело на его сверкающем шлеме, на блестящем панцире, вечернее солнце золотом венчало молодое гордое чело со следами неизбывного горя. Молодой человек горячо молился. Уста произносили слова молитвы, душа тонула в пучине горя, тоска сжимала сердце. Что делать? Куда идти? Бог знает! Недавно сюда привезли из Загреба его любимую мать и положили дорогие останки под этот камень. Отец злобствует, беснуется, бросился в житейский водоворот бурного века, чтобы заставить замолчать голос совести, позабыть умершую жену и живого сына. Под отчим кровом ему уже не жить! Душа не позволяет! Брат? Брат малодушный, дрожит перед отцом, целует свою молодую суженую, избегает старшего брата… Боже! В родном доме все ему чужие. Отрезанный ломоть! Куда идти? Конечно, к милой, юной дочери ювелира! Был у нее накануне, клялся любимой, что никогда ее не покинет, будет ей предан до самой смерти. Она да Ерко, вот кто владеет сердцем молодого Павла. Но может ли он оставаться у Доры, не запятнав ее доброе имя, может ли снова отдать на поругание черни сироту, которая из любви к нему перенесла столько страданий? И кем бы он стал в доме ее отца? Он – сын вельможи; но без отца он никто, бедняк, не владеющий даже клочком земли. И может ли дворянин жить в это тяжелое время, не сражаясь с врагом? Нет! Родина зовет, надо идти, разлучиться с милой, даже если разрывается сердце. В бой! В бой за святой крест! Ах, до чего тяжка разлука! Да, легче плющу оторваться от столетнего дуба, чем девичьим рукам от милого воина!– Нужно идти, я должен, душа моя! – убеждал ее Павел. – Слышишь? Сабля звенит, твердит мне, что я трус.– Иди, Павел, – промолвила она, рыдая, – иди под сабли, под пули, где каждый миг грозит смертью, где не спрашивают о сердце, о любви, о слезах, где душат, режут, где люди забывают бога! Господи, будь я мужчиной, пошла бы с тобой, но я женщина, слабая женщина!– Успокойся, милая, родная! Надо идти, – шептал Павел. – Сама знаешь, отец неистовствует. Он из-за меня может причинить тебе зло. Кто знает, куда заведет его гнев? Нам же будет хуже. Пройдет время, бог даст, утихомирится.– Кто знает? – печально промолвила девушка. – А сердце мне твердит: никогда этого не будет! Ах, Павел, почему так получилось – ты вельможа, а я простая девушка? Почему я не богата, а ты не беден? И зачем мы, несчастные, встретились?– Жалеешь, милая?– Нет, не жалею, – шепнула страстно девушка, и сквозь слезы глаза ее засверкали. – Ты видишь, как я страдаю, но судьбы своей я не променяла бы ни за какие сокровища. Разве когда-нибудь я спрашивала, какого ты роду-племени! Я знаю только Павла, люблю только Павла, и мне все равно, беден он или богат, вельможа или кмет! Много я слез пролила, много мучилась, но сердце ликовало, потому что оно страдало за Павла, за свою любовь.– О моя радость! Такие души, как твоя, не рождаются в замках вельмож, – ответил нежно Павел.– А сейчас ты меня покидаешь! И что же мне делать? Я умру, не дождавшись тебя! Ох, не уходи! Впрочем, нет, иди! Я смирюсь. Тебе лучше знать, чему суждено быть, тебе лучше знать… – И девушка горько заплакала.Павел вскочил, коснулся губами ее лба и умчался. Направился он в Мокрицы, Ерко и Радак последовали за ним. Там вечным сном покоилась его мать. Он хотел проститься с могилой матери и – в бой! Безмолвно стоял Павел на коленях перед плитой, вперив взгляд в нелепые слова, которые без конца твердили ему: «Нет тебя больше, мама!» Он – перед гробницей матери! Боже, можно сойти с ума! Руки, тебя баюкавшие, грудь, тебя кормившая, милые, любящие глаза, зорко оберегавшие твой сон, – всего этого больше нет! Нет! Ничего нет! Все превратилось в горсть пепла! Доводилось ли тебе слышать, как забивают последний гвоздь в материнский гроб? Ах, он пронзил, конечно, и твое сердце!.. Видел ли ты, как на могилу кладут каменную плиту? Да, да, ведь и тебе хотелось прыгнуть в могилу. Проклятая смерть! Проклятая жизнь! Павел прижался горячим лбом к холодному камню, припал губами к медным буквам и замер. Постепенно ему становилось легче.Недалеко от замка Павла ждали Ерко и Радак. Ерко, скрестив ноги, сидел на камне, Радак лежал на животе в зеленой траве.– Как долго нет господина! – пробубнил Радак. – Солнце уже заходит.– Не трогай его, с матерью прощается! – ответил Ерко, махнув рукой. – Знаешь, каково сердцу, когда ты на могиле дорогого покойника?– Я-то? – промолвил Радак угрюмо. – Эх, и как еще знаю, приятель.– Что, и у тебя лютая смерть оторвала от сердца милого человека?– Да, парень, и злоба и смерть!– Как же это, Милош?– Замолчи! Тяжко вспоминать.– Расскажи, старик! Сам видишь, я друг господину Павлу и твой друг. Расскажи!– Гм! – задумался харамия. – Что правда, то правда, парень ты толковый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
милостивые государи, я не желаю! Я и отказался от своего поста для того, чтобы нам получить законного бана. Пусть теперь достославные сословия судят, чист ли я перед ними! Dixi.Алапич сел. Его незамысловатая речь взволновала собрание, и дворяне громко приветствовали его радостными возгласами.– Достославные сословия! – торопливо поднимаясь и стуча саблей об пол, крикнул Мате Кеглевич, – Roma deliberante Saguntum periit. Покуда в Риме совещались, Сагунт пал (лат.).
Не могу я надивиться господам, выискивающим разные штучки-закорючки, а между тем в этой болтовне мы попусту теряем время! Разве мы собрались здесь, чтобы вести споры? Когда враг стучит саблей в ворота, негоже мудрствовать лукаво и путаться в дебрях закона… Нужно действовать! Это должно стать нашим законом. Турок не станет спрашивать, ведет ли войско бан или кто другой. Мы должны разбить неверных, а чтобы их разбить, надо покориться воле его светлости князя.– Нам нужен бан, без бана нет и сабора! – запальчиво крикнул Петар Раткай.– Довольно, господа! – прорычал Тойфенбах, в сердцах хватаясь за меч. – Я не законовед, я солдат. Ветхие бумаги меня не интересуют, меня интересуют порох и свинец! Я пришел сюда не для того, чтобы слушать ваши артикулы, у меня есть дела поважнее! Нам нужны солдаты, нужны деньги, дайте их нам, а потом уж стряпайте артикулы свободы! И так будет, ибо таков приказ его светлости господина наместника.И он яростно хлопнул рукой по мечу.Дворяне вскочили как громом пораженные.– А мы кто?– Для чего сабор?– Вон!– Так-то почитается закон?Точно волнующееся море, бесновалось собрание. Снова и снова набрасывались посланцы на незадачливого комиссара. Драшкович схватил господина Сервация за рукав и заставил его сесть.– Милостивые государи, – загремел, дрожа от ярости, Грегорианец, – нора подвести счет! Правильно говорят господа комиссары, нельзя нам терять время! Слышал я тут много речей, не слышал только, что нам нужно делать! Позвольте же, славные сословия, сказать вам попросту, что я думаю, а решать вам! Были вы когда-нибудь в храме белых монахов в Реметах? Там покоится прах наших славных банов! На их склепе лежат знамя и жезл. Под этим знаменем они ведут дворянство в сражения, с этим жезлом в руках управляют и вершат правосудие. Так было испокон веку, так должно быть и сейчас. Его королевское величество дает нам бана, который управляет страной вместо него. Бан – наместник короля, бан стоит во главе войска, бан сидит во главе сабора. В своей пламенной речи преподобный архиепископ Калочский ясно указал нам, какая беда угрожает несчастному наследию славных королевств, упрекнул нас в том, что нет среди нас согласия, что не радеем мы о святой вере и привилегиях дворянства. Но мы ощущаем эту беду острее, ощущаем уже много веков подряд, еще наши деды героически отбивались от нехристей, когда и в помине не было господ Тойфенбаха и Халека, и разве не мм сами бились в лютых сечах под знаменем Франкопана и Алапича за наше королевство? И разве блаженной памяти, геройски погибший под Сигетом бан Никола Зринский не приводил в трепет самого стамбульского султана? Мы обнажили сабли не вчера, и не господа генералы учили нас рубить этими саблями! Разве не отдавали мы последний динар, последнюю каплю крови за наше королевство? И даже те из нас, кто вырос на полях сражений, чтили закон родной земли как святыню, ибо без закона нет героизма, как без порядка нет победы. А за что мы боролись, милостивые государи? Неужто только за горсточку земли? Нет, за наши привилегии, за священное наследие отцов! Ради этого мы сражались с турками, ради этого мы будем бороться до последней капли крови, потому что не желаем стать рабами лжепророка! Высокие господа комиссары требуют, чтобы мы дали им деньги, дали рабочие руки, дали солдат. Его королевское величество прекрасно знает, что преданное ему королевство неизменно выполняло свой долг перед троном, но согласно существующему обычаю и закону. Кто пополняет войско? Сабор вельмож и дворянства! Кто же глава этого сабора? Бан! Но у нас нет бана! Без бана, само собой, пет налогов, пет и солдат! Высокочтимый господин архиепископ Калочский упоминал о новой крепости подле Дубовца. Но она, милостивые государи, служит скорей защитой Краньской и Штирии, чем Славонии! Его преосвященство утверждал, будто нас защищает чужое наемное войско. Да, защищает. Однако еще в 1566 году наши посланцы жаловались на пожунском саборе, как сии защитники грабят страну, а сабор строго-настрого, под страхом жестокого наказания, запретил это делать! Но как соблюдается этот закон? Немецкие кавалеристы пасут своих копей на полях наших кметов. Разве не ускоки во главе с Томой Северовичем отняли у господина Херендича целое имение? Вот спросите-ка нашего благородного брата Делия, как офицеры господина Ганца Аспергера разграбили в Стеничняке все его добро. Спросите дворян Моравча, и они вам расскажут, как харамии опустошили их дома. Мы будем защищаться, но под знаменем бана. И я полагаю, славные сословия, нам следует сообщить через господ комиссаров его светлости господину наместнику, что всегда покорное и верное королевство весьма сожалеет об отсутствии законного наместника его королевского величества, что оно готово бороться под знаменем бана против врагов христианского мира, по без бана, согласно закону, не сможет откликнуться на пожелания господ комиссаров.– Правильно! Правильно! – закричали наперебой дворяне.Бледный, растерянный, Драшкович поспешил к Алапичу, заклиная его успокоить собрание.Алапич с большим трудом утихомирил разгоревшиеся страсти, и по его совету сабор сделал следующее заключение:«Верноподданные его королевского величества, понимая пожелания его светлости господина эрцгерцога Эрнеста в связи с укреплением Копривницы и прочих пограничных крепостей несчастного королевства Славонии, постановляют: поскольку сословия в настоящее время лишены законного главы, то есть облеченного полнотой власти бана с правом законно карать за непослушание и нерадивость, а также и судить жителей королевства, работников в пограничную область не посылать и никаких решений не выносить, о чем господам комиссарам и дается скрепленный печатью королевства акт, однако сословия предоставляют господину Гашпару Алапичу, бывшему бану, его подбану, жупанам и судьям временно осуществлять власть, дабы закончить прежде начатые работы как в Копривнице, так и в прочих пограничных крепостях, судить и ведать обычными налогами, побуждать сборщиков податей, пользуясь данной им властью, взыскивать недоимки по королевским и дымным налогам.Затем достославные сословия и чины постановляют отправить к его королевскому величеству посольство в лице господина Петара Раткая Великотаборского, преподобного отца Петара Херешинца, ктитора загребского капитула, и его превосходительства господина Ивана Петричевича, помощника прабилежника королевства, дабы они лично доложили цесарю о нуждах королевства и просили назначить законного главу королевства – бана».Драшкович покинул сабор в мрачном настроении, павшие духом генералы последовали за ним. Все их замыслы расстроило упрямство дворян.– Но я еще не сказал аминь! – сердито шепнул Драшкович своим друзям. – Я обуздаю этих бешеных коней. Справлялся с лукавыми итальянскими кардиналами и с португальскими епископами, а об этом разнузданном стаде и говорить нечего! * * * Вечером того же дня в доме настоятеля Желничского за столом собралось веселое общество: Алапич, Столникович, Врамец. Только Степко Грегорианец мрачно и задумчиво смотрел в пустоту.– На доброе здоровье, reverendissпme! – промолвил Алапич, поднимая кубок. – На сей раз жребий выпал нам!– Будьте здоровы, – отозвался хозяин, а за ним Столпикович и Врамец.– А ты, милостивый государь? Какие беды тебя одолевают? – спросил летописец Степко.– Потерять жену, потерять сына и веселиться? Но, – продолжал он, поднимая чару, – теперь я иду вместе с вами лишь за одной звездой: за славой! Доброго здоровья!– Per ardua ad astra! Через трудности к звездам! (лат.)
– добавил Врамец.И громко зазвенели чары. 14 День клонился к вечеру. Золотые солнечные лучи проникали сквозь высокие окна капеллы мокрицкого замка и падали на новую, положенную посреди церкви каменную плиту. Медная надпись на камне призывала каждую христианскую душу помолиться за упокой души болярыни Марты Грегорианцевой, прах которой покоится под сей мраморной плитой. Перед ней на коленях стоял молодой рыцарь, с ног до головы закованный в железо. Рядом на полу лежал его шлем. Рыцарь, сложив молитвенно руки, опустил голову, в глазах его стояли слезы. Вечернее солнце золотом горело на его сверкающем шлеме, на блестящем панцире, вечернее солнце золотом венчало молодое гордое чело со следами неизбывного горя. Молодой человек горячо молился. Уста произносили слова молитвы, душа тонула в пучине горя, тоска сжимала сердце. Что делать? Куда идти? Бог знает! Недавно сюда привезли из Загреба его любимую мать и положили дорогие останки под этот камень. Отец злобствует, беснуется, бросился в житейский водоворот бурного века, чтобы заставить замолчать голос совести, позабыть умершую жену и живого сына. Под отчим кровом ему уже не жить! Душа не позволяет! Брат? Брат малодушный, дрожит перед отцом, целует свою молодую суженую, избегает старшего брата… Боже! В родном доме все ему чужие. Отрезанный ломоть! Куда идти? Конечно, к милой, юной дочери ювелира! Был у нее накануне, клялся любимой, что никогда ее не покинет, будет ей предан до самой смерти. Она да Ерко, вот кто владеет сердцем молодого Павла. Но может ли он оставаться у Доры, не запятнав ее доброе имя, может ли снова отдать на поругание черни сироту, которая из любви к нему перенесла столько страданий? И кем бы он стал в доме ее отца? Он – сын вельможи; но без отца он никто, бедняк, не владеющий даже клочком земли. И может ли дворянин жить в это тяжелое время, не сражаясь с врагом? Нет! Родина зовет, надо идти, разлучиться с милой, даже если разрывается сердце. В бой! В бой за святой крест! Ах, до чего тяжка разлука! Да, легче плющу оторваться от столетнего дуба, чем девичьим рукам от милого воина!– Нужно идти, я должен, душа моя! – убеждал ее Павел. – Слышишь? Сабля звенит, твердит мне, что я трус.– Иди, Павел, – промолвила она, рыдая, – иди под сабли, под пули, где каждый миг грозит смертью, где не спрашивают о сердце, о любви, о слезах, где душат, режут, где люди забывают бога! Господи, будь я мужчиной, пошла бы с тобой, но я женщина, слабая женщина!– Успокойся, милая, родная! Надо идти, – шептал Павел. – Сама знаешь, отец неистовствует. Он из-за меня может причинить тебе зло. Кто знает, куда заведет его гнев? Нам же будет хуже. Пройдет время, бог даст, утихомирится.– Кто знает? – печально промолвила девушка. – А сердце мне твердит: никогда этого не будет! Ах, Павел, почему так получилось – ты вельможа, а я простая девушка? Почему я не богата, а ты не беден? И зачем мы, несчастные, встретились?– Жалеешь, милая?– Нет, не жалею, – шепнула страстно девушка, и сквозь слезы глаза ее засверкали. – Ты видишь, как я страдаю, но судьбы своей я не променяла бы ни за какие сокровища. Разве когда-нибудь я спрашивала, какого ты роду-племени! Я знаю только Павла, люблю только Павла, и мне все равно, беден он или богат, вельможа или кмет! Много я слез пролила, много мучилась, но сердце ликовало, потому что оно страдало за Павла, за свою любовь.– О моя радость! Такие души, как твоя, не рождаются в замках вельмож, – ответил нежно Павел.– А сейчас ты меня покидаешь! И что же мне делать? Я умру, не дождавшись тебя! Ох, не уходи! Впрочем, нет, иди! Я смирюсь. Тебе лучше знать, чему суждено быть, тебе лучше знать… – И девушка горько заплакала.Павел вскочил, коснулся губами ее лба и умчался. Направился он в Мокрицы, Ерко и Радак последовали за ним. Там вечным сном покоилась его мать. Он хотел проститься с могилой матери и – в бой! Безмолвно стоял Павел на коленях перед плитой, вперив взгляд в нелепые слова, которые без конца твердили ему: «Нет тебя больше, мама!» Он – перед гробницей матери! Боже, можно сойти с ума! Руки, тебя баюкавшие, грудь, тебя кормившая, милые, любящие глаза, зорко оберегавшие твой сон, – всего этого больше нет! Нет! Ничего нет! Все превратилось в горсть пепла! Доводилось ли тебе слышать, как забивают последний гвоздь в материнский гроб? Ах, он пронзил, конечно, и твое сердце!.. Видел ли ты, как на могилу кладут каменную плиту? Да, да, ведь и тебе хотелось прыгнуть в могилу. Проклятая смерть! Проклятая жизнь! Павел прижался горячим лбом к холодному камню, припал губами к медным буквам и замер. Постепенно ему становилось легче.Недалеко от замка Павла ждали Ерко и Радак. Ерко, скрестив ноги, сидел на камне, Радак лежал на животе в зеленой траве.– Как долго нет господина! – пробубнил Радак. – Солнце уже заходит.– Не трогай его, с матерью прощается! – ответил Ерко, махнув рукой. – Знаешь, каково сердцу, когда ты на могиле дорогого покойника?– Я-то? – промолвил Радак угрюмо. – Эх, и как еще знаю, приятель.– Что, и у тебя лютая смерть оторвала от сердца милого человека?– Да, парень, и злоба и смерть!– Как же это, Милош?– Замолчи! Тяжко вспоминать.– Расскажи, старик! Сам видишь, я друг господину Павлу и твой друг. Расскажи!– Гм! – задумался харамия. – Что правда, то правда, парень ты толковый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37