«Не надо». Стало быть, ему и не известно ничего.Около двенадцати часов солдат явился и выговорил с полгорницы:– Иван Петрович – вас!Поздняк украдкой перекрестился, собрал бумаги, положил поверх всех указ и двинулся…Когда он вошел в горницу Трощинского, то сердце замерло в нем. Начальник глянул на него угрюмо из-за своего стола и проговорил строго:– Помни вперед… заруби себе на носу, что когда я даю особливое какое дело, то не жди, чтоб я сам тебя вызывал. Я могу за делами позабыть. Ровно в двенадцать часов сам о себе докладывай… Ну, что там?..– Указ приказывали переписать в двух видах и еще другие бумаги… – прошептал Поздняк, подавая указ и копии.Руки его задрожали… Трощинский удивленно взглянул на него и сказал мягче:– Беды особой нет. И вины особой нет! Вот впредь того не делай и не получишь замечания.Трощинский принял бумаги и стал проглядывать копии с указа.– Хорошо… Красиво ты пишешь. Просто рисуешь. Ну, а указа не измарал?– Никак нет-с… – едва слышно вымолвил Поздняк.Трощинский осмотрел обе страницы императорского указа и указал на край листа, где была маленькая чернильная крапинка с булавочную головку.– Гляди… Капнул…Поздняк молчал. Он сам не заметил этой черной точки… А кто ее сделал? – сама государыня.– Что делать? Все это от твоего жениховского положения… – усмехнулся Трощинский. – Ну, бери. Тут все пустые бумаги. Можешь взять отпуск на неделю ради свадьбы. Гуляй. Отгуляешься – явись на службу и служи по-прежнему… Ну, ступай…Поздняк не помня себя вышел из кабинета начальства. Он не шел. Его будто какая-то невидимая сила подняла и понесла по Сенату…Гроза совсем, совсем миновала! Поздняк вернулся к своему столу и, не имея возможности сдержать в себе радость и счастье, стал болтать с двумя секретарями.Не прошло десяти минут, как в горницу вбежал тот же солдат и, запыхавшись не столько от бежанья, сколько от перепуга, закричал Поздняку не своим голосом:– Вас! Вас! Скорее…Поздняк переменился в лице и задохнулся. Он двинулся за солдатом и сам себя спросил раза три:– Чего я струсил?Войдя в кабинет начальника, Поздняк сразу лишился со страху способности мыслить и соображать.Трощинский ходил взад и вперед по горнице быстрыми шагами…А этого никогда не бывало с ним.Лицо его было искажено волнением и гневом.Такого выражения лица Поздняк никогда не видал у него.Молча начальник приблизился…– Это невероятно! Это неслыханно! Этого на Руси спокон веку, со времен варягов не бывало… – заговорил Трощинский глухим голосом и нагибаясь к секретарю, как бы ради того, что поверяет ему страшную тайну.– За это повесить мало… Голову отрубить мало! Четвертовать…Трощинский задохнулся и затем уже громко выкрикнул:– Отвечай!..– Не… не могу знать-с… – прошептал Поздняк…– Отвечай! Говори… Признавайся! Я знаю… Я под присягу пойду… Я не ошибаюсь… Говори! С лица земли сотру!.. Будешь ты говорить?!– Что прикажете… – поперхнулся Поздняк.– Указ подложный! Указ не тот! Указ другой! Ты не был два дня на службе. Где пропадал? Где указ? Потерял! И сам подпись монархини… Сам… Подложно… Ах ты!.. Ах!..Трощинский задохся от собственного крика и взял себя за голову…– И это у меня! У меня! Мой домашний секретарь! Что скажет граф, когда вернется из Молдавии? Каково я людей себе выбираю… Зарезал!Трощинский кликнул солдата и велел послать к себе экзекутора.Поздняк стоял у самой стены, готовый прислониться к ней, так как ноги под ним подкашивались. Голова холодела, и пред ним двигались в горнице целых трое Дмитриев Прокофьевичей…– Царица простила, а он погубит!.. – шептал будто кто-то ему на ухо.И сквозь какой-то туман, сквозь какой-то шум, даже грохот, Поздняк глядел на Трощинского и появившегося экзекутора и слышал:– Пометку свою карандашом я потом стер хлебом, но остался значок, А теперь, глядите на свет – ничего нет. Это раз! Здесь в последней строке была козявка с усами… Черт! Не козявка, а крючочек у буквы «рцы». Его нет. Это два! А чернила? У государыни аглицкие чернила, черные, густые… У нас простые, серые, бледные… Глядите! Вот еще два нынешние указа… Глядите подпись государыни. И глядите эту… Какие это чернила? Наши, сенатские! Это три!.. Да-с. Вот что у нас произошло! Опозорил негодяй весь Сенат. Я ему голову сниму… Прикажите написать доклад… Как я с ним к государыне пойду, и сам не знаю… Дожил до сраму!.. Мой секретарь личный.И затем через несколько мгновений Поздняк услыхал снова голос Трощинского:– Прикажите его арестовать. Пока здесь при Адмиралтействе на гауптвахте… А завтра и в крепость.Поздняка кто-то взял за локоть, он двинулся и пошел…Всюду, где он проходил, все чиновники толпились кругом него и испуганно заглядывали ему в лицо.– Молодец Поздняк!.. – выкрикнул кто-то. – С учреждения Сената таких мерзавцев не бывало у нас! Нас всех осрамил! Мошенники за подложные подписи на векселях в Сибирь идут. Что же с эдаким гусем сделать, который под руку царицы подписался?– Неправда! Неправда!.. – вскрикнул Поздняк, и слезы досады и обиды выступили у него на глазах.Слова Поздняка подействовали на многих. Слишком много чувства правды сказалось в звуке его голоса.Но в ту же минуту вбежал какой-то молоденький чиновник чуть ли не вприпрыжку и крикнул весело:– Нашел! Нашел! На квартире разыскал! Разорван указ-то… Настоящий-то! Разорван надвое!..Поздняк ахнул и пошатнулся как от удара. Между тем молоденький чиновник радостно и весело объяснял собравшимся в кучу чиновникам, что, отправившись на квартиру Поздняка по приказанию Трощинского с обыском, он нашел подлинный царский указ в двух клочках и доставил их.– Дмитрий Прокофьевич обещал меня наградить за успешный обыск… – закончил он, почти приплясывая от радости. VIII В сумерки на гауптвахту пред Адмиралтейством был приведен сенатский чиновник и посажен под арест. Поздняк был несколько спокойнее. Он немного пришел в себя и обдумал свое положение. Он считал себя виноватым – пред царицей. Поэтому она, быть может, не захочет его спасти от строгого начальника. Он никому не сказал об ее милости к нему, но он имел неразумие сохранить изорванный указ. А эти два клочка выдали его теперь головой и обнаружат все дело, как оно было…«Потрафилось все так, как если бы я проболтался, рассказал все всем… – думал Поздняк. – Я выдал тайну! А царица велела держать ее крепко».Что будет с ним, Поздняк никак не мог себе представить. Ему казалось, что государыня непременно разгневается за то, что все дело огласилось, и не захочет вновь спасти его от суда и наказания.Ввечеру около гауптвахты появилась молодая женщина и долго бродила по площади и около здания. Наконец, решившись, она приблизилась и обратилась к солдатам с просьбой сказать об ней караульному офицеру. Офицер вышел. Женщина, плача, стала просить его допустить ее видеться с арестованным чиновником.Это была Настенька Парашина, знавшая уже о судьбе, постигшей жениха. Побывав на квартире Поздняка и в Сенате, девушка узнала страшную, невероятную весть, что ее Иван Петрович совершил государственное преступление, подписавшись на подложном указе под руку самой монархини.Караульный офицер не имел никакого предписания не допускать никого к арестованному и поэтому, поколебавшись, согласился.– Вы его невеста? Верно ли это? – переспросил он молодую девушку.Настенька побожилась, крестясь и плача.– Ну что ж… Идите.Офицер провел девушку в маленькую горницу около караульной, где сидел арестованный. Поздняк ахнул при виде невесты и готов был заплакать от радости.– Что же все это значит, Иван Петрович? Что вы наделали?.. – заговорила Настя, когда офицер вышел и они остались наедине.– Ничего я, Настенька, не делал. Так уж все случилось. Недогадлив я…– Зачем вы не поехали в Царское? Как вы решились на эдакое страшное дело! Царица бы простила вас. А теперь что же?.. Теперь, говорят все, вы в Сибирь пойдете…Поздняк молчал, уныло понурившись…– Как могли вы, Иван Петрович, такое страшное дело надумать?– Какое?– Подписаться под руку царицы…– Помилуй Бог! Не стыдно ли тебе меня в эдаком подозревать. А говоришь еще, что любишь! – воскликнул Поздняк. – Не бывал я никогда мошенником!– Так объясните… Что все это?.. Были вы в Царском Селе?– Был.– Видели царицу?– Видел, Настенька… И все вышло слава Богу. Царица простила… А потом я…Поздняк махнул рукой.– Написал подложный указ… Зачем?– Ох, нет, нет… Но что и как вышло, какая вышла беда – этого я не скажу никому. И тебе не скажу…– Виноваты же вы в чем-нибудь, коли арестованы?– Ни в чем, Настенька. Я виноват, что не изорвал в клочки или не сжег первый указ. Собирался десять раз – духу не хватило! Нечаянно, иное дело! А как пришлось рвать в клочки – руки не действовали, отказывались. Как погляжу на подпись, так руки и опустятся! Да, признаюсь, на память хотел сохранить…– За что же вы арестованы? – приставала Настя.– За напраслину, клевету. Обвинен, что якобы подписался на указе.– Так кто же подписался, если не вы?– Не скажу, Настенька, не могу.– И мне не скажете?– Никому. Слово дал. Зарок. Клятву. Пускай будет, что Богу и царице угодно. Знай только, дорогая моя Настенька, что твой Иван Поздняк – честный человек.– Верю и я в это… Но ничего, ничего не понимаю. У вас в Сенате солдаты мне говорили и два чиновника тоже объясняли, что вы подлог сделали… А вы говорите – нет… Я вам верю… Но что теперь будет. Вас судить будут и засудят.– Не знаю.– В Сибирь сошлют?– Не знаю… Не верится. Но из службы исключат. И я буду нищий… И тебе не жених. Дядя также от меня откажется.Несмотря на новые усиленные моленья Насти рассказать ей всю правду, молодой человек не прибавил ни слова разъяснения.Офицер вскоре снова явился и попросил девушку уходить. Он все-таки боялся идти в ответ за то, что допустил ее видеться с арестованным. Настя простилась, горько плача, и вышла.Между тем в тот же вечер придворная дама, сопровождавшая государыню на прогулке, уже знала все происшедшее с сенатским секретарем и тотчас же приняла свои меры. За два дня перед тем она, по приказанию государыни, разузнала все про Поздняка, узнала, что он женится, и все передала. Теперь она поспешила тоже донести немедленно до сведения государыни про общее смущение в Сенате и аресте секретаря.На другой день в Царскосельском дворце в числе других сановников дожидался очереди с докладом и Дмитрий Прокофьевич Трощинский.Он был угрюм, расстроен, почти ни с кем не разговаривал и только на вопрос одного из присутствовавших, полицмейстера Рылеева, …Рылеев Никита Иванович (ум. 1808) – обер-полицмейстер (с 1784 г.) и губернатор Санкт-Петербурга (с 1793 г.), принадлежал к старинному дворянскому роду, восходившему к середине XVI в.

ответил озлобленно:– Да… Стряслась беда… Срамная… Вам по вашей должности известно, вероятно, все…– Известно, Дмитрий Прокофьевич… Такого, признаюсь, никогда, кажется, на Руси не бывало. Какая дерзость! Весь Питер толкует о преступлении. Но изволите видеть… Цель непонятна. Преступление совершается с целью. Какая тут цель была?– Изорвал указ нечаянно и заменил своим. И сошло бы, если бы не мое сугубое внимание… – объяснил Трощинский.Через полчаса докладчик по невероятному преступлению стоял перед императрицей, сидевшей за столом, и, волнуясь, злобясь и стыдясь вместе, объяснил ей, как приключилось «срамное деяние» в Сенате.Государыня молча выслушала весь доклад, потом взяла «подложный» указ, внимательно осмотрела его, потом взяла два куска другого указа и тоже стала разглядывать…– Изволите видеть… – указывал Трощинский. – Вот чернила вашего величества. А на этом указе и чернила наши, сенатские, сероватые. Я буду умолять ваше императорское величество… – добавил Трощинский, – о примерном и беспощадном наказании преступника. Если бы это было в моей власти, я бы его казнил за кощунство…– Кощунством именуются совсем иные преступные действия, Дмитрий Прокофьевич… – холодно заговорила государыня. – Не надо преувеличивать! Императорская подпись святого ничего не заключает в себе… Русский монарх и без того так твердо и так высоко стоит, что не нуждается в маленьких подпорках… А льстивое преувеличение монарших прерогатив и царского значения, на мой женский рассудок, кажет именно вроде подпорки, шеста, поставленного у гранитной скалы, будто ради ее пущей твердости. Даже забавно… Вот что я вам скажу, мой любезный… Этот якобы поддельный указ – настоящий, что б вы про чернила ни говорили. Это моя подпись.– Ваше величество, но этот разорванный доказывает… – начал было Трощинский.– Доказывает, что секретарь ваш шалил, сидя дома. Это нехорошо делать с царскими указами, но это не преступление. Он написал два указа, один вы подали мне для подписи, а другой оставался у него… Вероятно, он счел его не красиво написанным. А затем ради шалости он сам его моим именем подписал. И даже очень искусно. А потом, конечно, разорвал. Просто шалость. И за это надо ему сделать выговор…– Но помилосердуйте, государыня… По чернилам подписи и по всей бумаге я знаю, что этого указа я не подавал вам к подписанию. Вот настоящий… А этот подложный… И эта подпись…– Это моя подпись, Дмитрий Прокофьевич.– Ваше величество, вы, по несказанной доброте, желаете спасти негодяя, не стоящего ваших милостей. Вы признаете из жалости подложную подпись своею…– Нет, это я писала. Я не могу отказаться от своей подписи. Это было бы нечестно.– Господи помилуй!.. – выговорил Трощинский, потерявшись, и прибавил, разводя руками: – Как же повелите поступить?– Очень просто…Екатерина разорвала два клочка указа на мелкие куски и бросила их в корзину у стола.– До шалости чиновника у себя на квартире нам нет дела… – выговорила государыня, улыбаясь. – Не надо было его обыскивать. Если мы пороемся у иного в бумагах, то, может быть, найдем листы, подписанные именами Александра Македонского, короля Магнуса …Король Магнус – имя нескольких норвежских и шведских королей средневековья, а также правителя Ливонии при Иване IV.

и всех королей Людовиков французских…– Простите, ваше величество!
1 2 3 4 5 6