Я осталась у амбразуры. Мне хорошо было видно, как от края снежной низины к доту ползли темные фигуры. Вот они поднялись редкой цепью… Я подумала: «Не так уж их много, отобьем», но за первой цепью поднялась вторая, и тогда из траншеи прогремел залп. Рядом со мной застучали пулеметы… Я выхватила свой пистолет, на ощупь перевела предохранитель и, просунув ствол в амбразуру, стала стрелять. Не знаю, попала ли я хоть один раз. Я просто нажимала и нажимала курок, пока не окончились патроны в обойме.
Потом посмотрела в щель. Немецкие автоматчики отползали назад… Значит, мы их отбили. И, может быть, мои пули тоже не пропали даром… Наступила тишина. Точнее, в ушах еще держался какой-то непрерывный звон, но никто не стрелял. Я опустилась на пол возле стены и закрыла глаза. Сердце билось, будто пробежала несколько километров. Я устала… Устала в таком коротком бою. А все ли я делала как надо? Никто мне ничего не сказал… Все молчали. Может быть, минуту, не больше… А сколько длится та минута, за которую надо определить цену и смысл всей своей жизни? Вот ты в центре происходящего. Вокруг тебя люди, быть может, уже обреченные.
Они не сдадутся, не уйдут отсюда, пока не придут те, кому сообщили по радио, по моему радио, что «буря сломала клюв».
Почувствовав свет, я открыла глаза и сразу снова зажмурилась. Михаил Васильевич светил фонарем. Он медленно водил лучом, как бы ощупывая притихших, тяжко дышавших партизан. Я следила за лучом, вглядываясь в тревожные и озабоченные лица, ищущие ответа глаза. Они смотрели не на меня, на командира. У него они искали ответ.
А он вынул из кармана куртки немецкую схему, встряхнул ее и поднял, чтобы видели все.
– Дорога простреливается с двух сторон… Надо предупредить наших… Послать связного…
Командир ждал, кто откликнется. Кто решится выйти на снежное поле, под кинжальный огонь пулеметов, пробежать, проползти, добраться до леса… Шансов немного. Но кто-то должен… Должен… Командир ждет…
Уходили минуты, и в эти самые минуты где-то по тихой лесной дороге двигался к гребле санный обоз… Мне казалось, я его вижу. Он где-то мелькнул передо мной, далеко-далеко… Решай, Люба!
С пола медленно поднялся дядька Рыгор, но я опередила его.
– Товарищ командир, я – связная… И потом, Михаил Васильевич, я ведь прошла и теперь проскочу, вы не бойтесь…
Я очень волновалась. Вдруг он откажет, и тогда все, что произойдет, если был принят сигнал по радио, ляжет на меня невыносимой тяжестью, страшной виной.
– Идти надо мне, Михайло, – прогудел над моим ухом дядька Рыгор, – тут тебе каждый человек нужен, а я зараз поврежденный, – он показал обвязанную тряпкой руку, – стрелять и то трудно, не то што… А дойти до своих, дойду… Доползу…
Рыгора оттолкнул Игнат (тогда я еще не знала, кто он).
– Уж кому первому, так это разведчику… Мне по штату положено.
Он говорил весело, словно речь шла о простом домашнем деле, и мне стало легче. Но командир остановил его:
– Погоди.
И ко мне:
– Отчего Семен не послал своего связного?
Я старалась угадать его мысли. Может быть, он думал, что не вправе распоряжаться мной? Я не из его отряда. Или его мучило то, что из-за него я оказалась в ловушке, где нелегко придется даже опытным бойцам?
– Пожалуйста, Михаил Васильевич, прикажите… Я проползу, не беспокойтесь, очень прошу вас… Ведь оставаться мне здесь не менее рискованно. Я проскочу, я же знаю дорогу…
Видно, я поняла его колебания и помогла решить.
– Пойдут Рыгор и товарищ Люба… – объявил командир. – Посвети мне, Игнат.
Расчистив место на столе, заваленном коробками от патронов и осколками бетона, Михаил Васильевич перенес на лист чистой бумаги обозначение схемы. Партизаны толпились за его спиной, а я в каком-то странном оцепенении ждала… Пока просила послать, боялась отказа. Теперь же думала: «Зачем он чертит там какие-то знаки? Все равно нам не пройти…» Но когда Михаил Васильевич стал объяснять задание, старалась не пропустить ни одного слова.
Помню их и сейчас.
– Лугом, как прошла товарищ Люба, нечего и думать… Эта дорога закрыта. Понятно? – Командир пытливо смотрел нам в глаза. – Добирайтесь овражком до леса и в обход, ясно? Не спешите… Важно не обнаружить себя как можно дольше… У каждого по пакету, на случай если разделитесь или что… Семену скажете: будем держаться. Главное дело – выслать кого пошустрей навстречу колонне… А сами тем же путем ведите резерв нам на помощь… Заходите с тыла…
Только бы успеть добраться до Семена…
Чуть посветлело. Но это еще не рассвет. За лесом поднялась луна. В щели бойниц стало видно, как двое добрались до лощины. Переползли лощину, приподнялись и побежали в сторону леса… Оставалось несколько шагов, но их заметили… Глухая пулеметная очередь… Двое упали одновременно.
Игнат скосил глаза на командира.
– Хитрят… Рыгор, он хитрец… Полежат, полежат, и помаленьку.
Михаил Васильевич не отвечал. Он смотрел на темнеющие на снегу тела. Лежат.
По лощине побежали тени туч, закрывших луну. Когда тень надвинулась на лежащих, один из них поднялся и быстро, на четвереньках, пополз к кустам. Другой остался. Кто, Люба или Рыгор?
– Моя очередь, – тихо сказал Игнат, повернувшись к командиру. – Может, ранило только, так подсоблю… А то пакет заберу – и до дому… Я мигом…
– Пройдешь? – так же тихо спросил Михаил Васильевич.
– А как же… На своей земле не заблудимся.
Игнат не ждал ни согласия, ни наказа командира.
– Хлопцы, у кого самосад покрепче?
Ему протянули сразу несколько кисетов. Игнат собирался спокойно, деловито. Повесил гранаты на пояс, проверил автомат, нож. Застегнул белый халат и пыхнул толстой махорочной скруткой. Выполз из траншеи под оглушающий треск пулеметов и автоматов, под свист пуль, вой снарядов. Свернул в другую сторону, не туда, куда ушли первые двое. Над ним проносились светлячки трассирующих пуль. Но Игнату не было страшно. Ему даже как бы спокойней было под огневой крышей. Огибая лощину, прячась за наметенный сугроб, он подполз к лежащему. Прошептал, хотя и крик здесь не услышишь:
– Товарищ… Товарищ Люба?.. Или это ты, Рыгор?
Осторожно, рассчитывая каждое движение, подтянулся ближе. На снегу – дядька Рыгор.
…На ощупь разбирая следы уползшей Любы, Игнат добрался до леса. Луна освободилась от туч. Снег в лесу покрылся полосами. Полоса светлая, полоса темная. Через полосы, увязая в снегу, стараясь не потерять след, шел Игнат. Он то попадал в тень, то прыгал через светлую полосу. Стоял, прижавшись к дереву, слушал. Тихо позвал:
– Люба?.. Где ты тут?.. Это я – Игнат…
Из-за бурелома метнулась Люба, держа в руках короткий обрез дядьки Рыгора…
Люба:
Мы шли не по гребле. Пробирались какой-то звериной тропой через редкий заболоченный лес, натыкаясь на завалы бурелома, проваливаясь в снег, чувствуя, как под ногами пружинит мох незамерзающей трясины.
В детстве не раз я слыхала о коварстве наших болот – летом заросших нежно-зеленой осокой и красивыми кувшинками, среди которых гибли пастухи, отыскивая заблудившихся коров. И зимой, в незамерзавших, припорошенных снегом болотах, случалось, погибали медленной смертью и люди и скот. Здесь, на «Теплых крыницах», проезжей считалась только одна дорога – на гребле. Трясина неотступно следовала по обеим ее сторонам. Можно было даже заметить, как местами она словно вздыхала клубами теплого пара.
Игнат шел впереди, за ним я – след в след. В лесу было тихо. Мне казалось, что мы уже далеко отошли от дота, миновали опасность, а Игнат все еще тревожно оглядывался, прислушивался. Я спросила:
– Что вы, товарищ, все оглядываетесь?
Игнат даже вздрогнул от моего голоса.
– Тихо ты… – И шепотом объяснил: – Они-то ведь тоже не дурни. Видели: было двое, а остался один. Зараз им связного упустить нет никакого расчета. Так что жми во все корки…
Я едва поспевала за Игнатом.
Пересекли полянку и только остановились передохнуть минуту-другую, как над нами просвистели пули. Совсем низко, даже снег с ветвей на плечи посыпался.
– Мать-перемать! – выругался Игнат. – Ложись!
Мы упали за ствол лежащего дерева. Новая очередь простучала еще ближе… Позже я разобралась, что произошло. Немцев отправили в погоню за одним связным. Они шли по следу, думая живым его захватить, и вдруг услышали разговор. Решив, что связной добрался до засевших в лесу партизан, побоялись нас догонять. Это позже я поняла, а тогда думала: «Не отбиться нам двоим, крышка…» Игнат знал, что обойти нас не просто, да и в лоб по следу тоже они не рискнут. Пока еще можно было выиграть время. Он и предложил:
– Вот что, Любочка, топай быстрей, а я тут задержусь…
– Что вы, товарищ? Бросить вас одного…
Автоматная очередь накрыла наш шепот. Мы быстро отползли за высокие пни небольшой порубки. Я приготовилась стрелять, но не знала, где у обреза предохранитель. Попросила Игната показать, а он обозлился:
– Ах ты боже мой… Тут часу нема, а она свое. Ну какой из тебя стрелок?.. Пойми: дойти до наших трудней, чем лежать себе тут да постреливать… У меня ж нога перебита.
– Ранило?
– Не сейчас… Поспешай, Любочка. Там же люди в ловушку идут… – Он почти вырвал из моих рук обрез. – Машинку эту мне оставь, она за тебя тут постреляет. Тебе и пистолета хватит… Иди тропкой, никуда не сворачивай и через овраг.
На том и кончили разговор.
Игнат отполз в сторону. В расщелине дерева укрепил обрез, автомат повесил на грудь, разложил на снегу гранаты.
Я смотрела на его спокойные, точные движения, и казалось, будто он готовил не боевую позицию, а хлопотал у себя во дворе по хозяйству. Разгребая ложей автомата и руками снег, он прокапывал траншейку от дерева с обрезом к пню. Я хотела помочь ему, но Игнат так шуганул меня, что я подалась назад и быстро поползла в кусты можжевельника.
Когда человек решает заслонить собой близких от гибели, мысли его направлены только к тому, чтобы выиграть время и как можно дороже отдать свою жизнь.
Смерть уж не страшна. Она рядом и вместе с тем отодвинута на дальнюю грань последней позиции. Незачем думать о ней. Лучше, пока есть еще живые минуты, не снимая палец со спусковой скобы, вспомнить о тех, ради кого ты остался здесь, – на пороге жизни и смерти…
Первые минуты Игнат еще не стрелял. Еще было тихо в лесу. Только ветер кружил среди голых верхушек деревьев. Отголоски недавнего свиста пуль. Быть может, Игнату вспомнились темные ночи на хуторе, и тогда захотелось домой, к Надежде-зязюльке? Захотелось на ребят посмотреть хоть одним глазком: на Сороку-белобоку и Чижика…
Не знал Игнат, что не двое, а трое детей его ждали на хуторе. Не успела и Люба узнать, что партизанский разведчик был братом Катерины Борисовны, семья которого приютила ее малолетнего сына. Не знала, что стал Игнат нареченным отцом Алика Кагана, записанного в книге деревенского старосты – Алесь Цыркун.
Люба и Игнат не знали друг друга. Судьба свела их случайно, в смертную ночь, уготовив каждому его долю.
Было ли у Игната время раздумывать?
Скоро слух лесника уловил шуршание придавленного снега или скрип лыжи, наехавшей на куст… Он мог, не видя, на звук, бить без промаха. И когда хриплый, клокочущий крик потонул в треске ответного залпа, Игнат, вероятно, скользнул по траншее к дереву с обрезом. Оттуда дважды донеслось: дзи-цы-ы!.. дзи-цы-ы…
Это слышала Люба.
Люба:
Я услышала выстрелы, когда уже спустилась в овраг. Сначала почудилось, что стреляют не в той стороне, где остался Игнат, что стреляют другие. Потом, отдышавшись, различила разные голоса автоматов. Наши и немецкие. Странно, но на это я обратила внимание еще в доте. Немецкие вроде дробнее бьют, а наши гуще, особенно короткие, обрезанные партизанами винтовки. Они с каким-то звоном бьют. Ну вот, остановилась и слушаю: та-та-та-та… Потом: трр-трр-трр… Я невольно схватилась за пистолет и, шагнув назад, по пояс провалилась в снег.
Та-та-та… – бьет Игнат из своего автомата.
Трр-трр… трр-трр… – это немцы строчат с двух сторон.
Хотела вернуться, ударить с тыла, но вспомнила: я же все патроны из своего пистолета расстреляла. Чем помогу?
Бу-ум! – донеслось ко мне эхо разрыва. Кто-то бросил гранату… Немцы или Игнат?
Дзиун-н – похоже из обреза. Значит, Игнат еще отбивается. Надо спешить, звать на помощь…
Утопая в снегу, я карабкалась на крутой берег оврага.
Трр-трр-трр… – часто и, кажется, совсем близко снова застучали немецкие автоматы. Я рванулась вперед, ухватилась за обледенелые прутья куста, они, как стеклянные, резанули ладони и обломились. Ноги не находили упора, я медленно сползала вниз. Не чувствуя боли, я выла от досады, цепляясь руками за что-то острое, жгучее. Меня гнал вихрь стрельбы, разрывов и глухих, доносившихся криков… Я задыхалась, хватала ртом снег, глотала его… Только бы не сорваться опять, только бы не сорваться… Уж не помню, как выбралась. Встала на ноги, а передо мной все колышется. И снежное поле, и оставшийся позади лес, и луна в небе – то выскочит из тучки, то опять спрячется… Потом все утвердилось. Стало на свои места, а я боялась двинуться. Ждала: может, еще раз услышу автомат Игната? Лес молчал… Тут я не удержалась, заплакала громко, по-бабьи… Иду по чистому полю, захлебываясь и подвывая. Иду не таясь, не пригибаясь, уже никого и ничего не боясь… Одна на мне тяжесть: «Как же я оставила человека? Отобьется ли?» Он отбился. Я позже узнала от наших. Когда они к тому месте поспели, Игнат еще жил… только не с нами уже… тихо прощался с родными, с теми, кто был ему дорог…
Уже начинало светать, когда Игнат понял, что он умирает. Лес редел, расступаясь перед нарождавшимся днем, и теперь Игнату становились видней следы смерти. Вокруг валялись стреляные гильзы, темнели опалины на местах разрыва гранат. Высунувшись из-за куста, лежал на боку оскаливший зубы немецкий солдат. Серая рогатая каска сдвинулась набок, обнажив теплый, вязаный подшлемник.
Солдат, не мигая, косо смотрел на Игната и зло усмехался. Игнат не думал, что они подходили так близко, не знал, сколько убил, стреляя по мелькавшим теням. Может, кто уполз раненый, а кто просто вернулся, решив, что дело кончено, когда Игнат перестал стрелять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32