Сознаюсь, я весьма сожалею об этом, но это нисколько не изменит благосклонною решения вашей участи. Не бойтесь ничего! Приказ неотменим. Он – следствие ходатайства полковника Лабэдуайера, а это значит, что между ним и вами существовали отношения, совершенно чуждые политике.
– Это гнусность! Это неправда! – воскликнула возмущенная графиня.
– Никто не может поверить подобной клевете! – сказал Анрио. – Вы не имеете права прибегать к подобным инсинуациям. Полковник Лабэдуайер не способен говорить такие вещи, ручаюсь в том моей честью! Это судебная гнусность!
– Однако полученные мной сведения весьма подробны. Ведь благодаря именно тому, что полковник Лабэдуайер состоял в связи с графиней Валевской и явился на любовное свидание с нею на ферму Марижэ, где вы находились все трое вместе, мы смогли освободить его.
– О, какая страшная подлость! Я не позволю вам далее оскорблять женщину, находящуюся под моей защитой! – пылко сказал Анрио.
– Нельзя ли без угроз и напрасных слов! Надо признать доказанный факт, допустить весьма ясные положения. Графиня Валевская может защищаться сама по себе, она получит свободу и вольна лично обратиться за отчетом к полковнику Лабэдуайеру.
– Не терзайте мою душу! – промолвила графиня со слезами, удрученная тяжким обвинением. – Я не знаю, какие махинации скрываются за такими оговорами. Будущее пугает меня, потому что перед подобной чудовищностью цепенеет ум. Вам известно, кто я такая? Вы знаете, какого рода отношения соединяют меня с императором, и если бы у вас было сердце, то вы не могли бы оскорбить меня без краски стыда!
– Я так же хорошо знаю ветреных женщин, – холодно ответил прокурор, – равно как и то, что у политики есть пружины, которые должны оставаться неведомыми для публики; вдобавок к этому я сознаю свой долг и не позволю ни вам и никому другому отвечать мне таким тоном. Что касается меня, то мне все дозволено, вам же – ничего! Я ваш судья… вы принадлежите мне… вам остается лишь повиноваться! Итак, по моему приказу вы должны немедленно уйти, если не имеете ничего прибавить в качестве свидетельницы.
Конвойные уже собрались вывести графиню вон. Но она была так подавлена, что с трудом держалась на ногах. Волнение мешало ей отвечать, сделать малейшее движение.
Анрио счел нужным протестовать еще, просить ей несколько минут отсрочки.
– Ваши последние слова были слишком резки, – сказал он прокурору. – Вы неблагородны. Так нельзя поступать с беззащитной женщиной. Оклеветанная, униженная, оскорбленная в своем достоинстве, она безоружна против вашего тайного оговора. Вы заставляете ее слишком дорого расплачиваться за свою свободу.
– Полковник, вы мастер по части красноречия, – ответил прокурор. – Кстати, мне надо сообщить и вам целый ворох забавных вещей; дело, лежащее здесь, в значительной степени касается вас. Было бы довольно интересно видеть, как графиня Валевская, ваша приятельница и любовница корсиканца, которому она дарит незаконнорожденных детей, будет слушать чтение этих документов, следить за интересными перипетиями и, пожалуй, распространять их, как сделали вы сейчас относительно нее. Если я оскорбил эту даму, то охотно прошу у нее прощения ради удовольствия, которое она доставляет мне тем, что дает возможность ответить вам как следует на вашу брань.
И прокурор залился притворным смехом.
Наступило молчание, прерываемое подавленными рыданиями графини. Прокурор шарил между бумагами на письменном столе, рылся в них, перекладывая их с места на место с нервной дрожью в пальцах, что говорило о его лихорадочном нетерпении.
Полковник Анрио был поражен загадочными словами прокурора. Он пытался проникнуть в их смысл, но не мог. Увы, он не предвидел, как вся его любовь, все лучшее в его сердце и жизни обольется кровью и затрепещет в этом мрачном кабинете, куда он был вызван по обвинению политического свойства. То, что предстояло ему выстрадать, чувствуя, как оскорбляется его гордость доброго человека, храброго солдата и доверчивого мужа, то, что он был должен вырвать из своей души под взором безжалостного негодяя, в присутствии графини и доктора Эмери, граничило со смертельным ударом. Он очутился на краю пропасти, на той грани бедствия, которые навсегда старят самых великодушных и доводят до самоубийства и сумасшествия людей с самым закаленным характером.
– Итак, – спросил прокурор, – вы прибыли с острова Эльба, который покинули с разрешения Бонапарта, пожалуй даже по его приказу, и с секретной миссией, что будет тщательно рассмотрено! Теперь же вы намерены посетить свою жену, которая живет в Комбо при супруге маршала Лефевра?
– Совершенно верно, – ответил Анрио. – Тут нет никакой тайны. Я люблю свою жену и любим ею взаимно… мы оба спешим повидаться друг с другом. Она не могла приехать ко мне на остров Эльба; я испросил разрешение прибыть сюда, чтобы провести с ней несколько дней. Кажется, это вполне естественно?
– Да, разумеется! Но часто самые простые вещи быстро запутываются, создают самые противоестественные осложнения.
– Моя жизнь не отличается сложностью. Я известен походами, и мое имя не раз с честью упоминалось в приказах по армии. Что дурного в том, если я остался верен императору? Ваш арест мало тревожит меня. Докажите, что я согрешил против любви к отечеству, против долга и чести! Найдите улики, доказательства тому, что я замешан в готовящихся заговорах, тогда я умолкну! Нет, я вправе высоко держать голову и гордо смотреть перед собой!
Прокурор промолчал. Он казался занятым какой-то собственной мыслью и немного спустя потянул к себе объемистое «дело». Развернув его с мелочным тщанием, этот человек спросил, неторопливо произнося каждое слово:
– Знакомы ли вы с Мобрейлем, маркизом д'Орво, графом де Герри, французским авантюристом, родившимся в Мобрейле в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году?
– Да, – подтвердил Анрио, – я видел его не раз в Тюильри и у супруги маршала Лефевра в Комбо.
– Вы никогда не сходились с ним коротко, и ваши отношения оставались такими, какие существуют между светскими людьми, встречающимися в высшем обществе, на парадных церемониях, на вечерах и приемах?
– Именно такими! Все знакомство между нами ограничивалось просто вежливостью. Мы обменивались только незначительными словами при случайных встречах.
– Очень хорошо, полковник. Сведения, заключающиеся в этих бумагах, весьма точны. Я задам вам один довольно щекотливый вопрос. Можете ли вы сообщить, не имела ли ваша супруга более прямых отношений с Мобрейлем, которого она тоже встречала у супруги маршала Лефевра?
– Я могу с уверенностью утверждать, что моя жена никогда не видалась с де Мобрейлем без меня или супруги маршала. Моя дорогая Алиса выезжала очень редко… Неужели вы располагаете особыми сведениями относительно ее поведения, которые могли быть истолкованы неправильно?
– Я отвечу вам, или, скорее, факты, упомянутые здесь, подробно ответят вам на ваш весьма законный вопрос. Но предварительно позвольте ознакомить вас с некоторыми весьма важными фактами, касающимися маркиза де Мобрейля. – И прокурор объяснил, что Мобрейль был замешан в историю с похищением драгоценностей, которые увезла с собой Мария Луиза, повлекшую за собой его арест, после чего продолжал: – Мобрейль всегда оставался врагом Наполеона. Он продался Бурбонам, содействовал всем замыслам, которые могли окончательно погубить императора и даже отправить его на тот свет. Он покушался на его жизнь на дорогах Прованса, как и на жизнь его обоих братьев: Жозефа и Жерома. Эти факты, о которых мы делали донесения гораздо раньше, получили огласку. Ему выдавались неосторожные приказы за подписью военного министра Дюпона, временного комиссара общей полиции Англэ, главного почтдиректора Бурьена, русских и прусских военных властей от шестнадцатого и семнадцатого апреля, по которым в распоряжение Мобрейля поступили все военные силы, французские и иностранные, все агенты, могущие понадобиться ему для исполнения секретной миссии и осуществления мер, какие он пожелал бы принять «ради службы Людовику Восемнадцатому». – Сделав маленькую передышку, прокурор продолжал: – Все эти документы, безусловно подлинные, у нас перед глазами; они объясняют отчасти грабежи, которые ставят в вину Мобрейлю. Он сговорился с неким Дасси, бывшим смотрителем магазина в Ножан-на-Марне, снабженным теми же полномочиями. Мобрейль в мундире гусарского полковника, а Дасси в форме национального гвардейца отправились кратчайшим путем в Монтро. Они выдали себя за адъютантов военного министра и потребовали себе восемь мамелюков и гвардейских стрелков. Во главе этого отряда маркиз со своим сообщником остановил у деревни Фенар императрицу с ее свитой, покинувших Париж восемнадцатого апреля. При них оказалось одиннадцать чемоданов. Они были все взломаны, чтобы вынуть из них золотые вещи, драгоценности, бриллианты, а затем отправлены обратно в Париж. Императрица написала императору Александру, требуя назад свои драгоценности, как и возмещения убытков, понесенных ею в этой западне. Она везла с собою приблизительно на два миллиона бриллиантов; кроме того, у нее была отнята сумма в восемьдесят шесть тысяч франков золотом. Большую часть этих сокровищ нашли в различных жилищах Мобрейля, остальное подняли со дна Сены, около моста Инвалидов. Мобрейль не думал отрицать, что он организовал это нападение из засады, но утверждал, что не присутствовал при исполнении своего плана и что драгоценности были украдены без его ведома, вопреки строгому запрету похищать что-нибудь при этом дерзком предприятии. Он сознался в стремлении убить императора. Но это простительно, так как со стороны Наполеона всегда надо опасаться попытки к возвращению. Мобрейль виновен, допустим это. Он подлый искатель приключений, но не следует быть слишком придирчивым к нравственности человека, если он оказывает крупные услуги' нации. Разбойники часто совершают поступки, гнусные в смысле средств, но их извиняют цели. Именно при содействии смельчаков и забубённых голов, рука которых легко хватается за оружие, разрешаются трудные ситуации. Дасси был оправдан; Мобрейль предстанет перед исправительным судом департамента Сены.
Воспользовавшись паузой в речи прокурора, который настойчиво продолжал этот рассказ, пускаясь в излишние подробности, делая отступления, явно выказывая сочувствие разбойнику, плугу на королевской службе, полковник Анрио внезапно произнес:
– Вы крайне обязали бы нас, если бы сократили эту историю, не имеющую к нам никакого отношения. Мобрейль украл драгоценности – да разве это касается нас? Он хотел убить Наполеона, но, к счастью, потерпел неудачу; какая же связь между этими фактами и процессом, который затевается против нас?
– Мы как раз дошли до дела, полковник. В жизни мошенника все сплетается вместе. Он развращает все, к чему причастен, и каждая личность, соприкасающаяся с ним, неизбежно будет скомпрометирована. Обвинительный акт ставит Мобрейлю в укор неточность в исполнении приказов высших властей, отводя второстепенное место вооруженному грабежу на большой дороге.
– Одно не чище другого, – сказал Анрио. – Вашему делу служат наемники, достойные своей низкой работы. Когда государство нуждается в подобных помощниках, оно заслуживает сожаления.
– Не королевское правительство достойно жалости, но скорее вы сами, полковник, играющий роль жертвы или сообщника как раз в настоящем деле об украденных бриллиантах. Вы говорили мне, что ваша жена многократно встречалась с маркизом де Мобрейлем?
– Да, и я могу открыто заявить об этом. Тут нет никакого позора! Если бы все порядочные люди, знавшие этого Мобрейля, должны были навлекать на себя подозрение, это было бы плачевно.
– Пожалуй, но не у всех порядочных людей есть ветреная, неосторожная жена-кокетка! – иронически промолвил прокурор, не стараясь замаскировать свой ясный намек. – Постойте, хотите выслушать несколько слов вот отсюда? Это копия дела Мобрейля; тут изложены его ответы судебному следователю. В них вся защита подсудимого. И его оправдают, основываясь на ней, я нисколько в том не сомневаюсь, потому что он противопоставляет обвинению алиби, которое, по-видимому, доказано: ведь его показание подтверждено достоверными свидетелями. Прочтем, однако, рапорт, он поучителен.
Тут, переворачивая страницы, прокурор стал отыскивать отмеченное им место в обвинениях и ответах маркиза. Найдя что следовало, он поднял голову.
– Послушайте, вот подлинные слова Мобрейля: «Восемнадцатого апреля, в тот же день, когда королева Вестфальская покинула Париж, в три часа дня, я провел вечер и ночь в ресторане Латюиля в обществе жены полковника Анрио».
– Мерзавец! Негодяй! – воскликнул Анрио. – Этот человек лжет! Вы видите сами, что это невозможно. Пусть он установит, что его видели с моей женой в тот день, пусть докажет, что она скомпрометировала себя с ним!
– Он так и сделал, полковник; Мобрейль ловко взялся за это! Он представил свыше десяти свидетельств в свою пользу, сплошь достоверных.
– Они не могли признать мою жену, мою дорогую Алису; эти люди не видали ее в глаза: она никогда не бывала у Лятюйя.
– Жестоко ошибаетесь! Она много раз приходила в Ресторан с Мобрейлем в качестве кавалера, а также, до вступления союзников, с супругой маршала Лефевра, которая таскалась в свою очередь с сержантом ла Виолеттом.
– Эти факты ничего не доказывают, не оправдывают ужасной клеветы!
– Мобрейль думает наоборот. У него есть свидетели, повторяю вам. Он провел ночь восемнадцатого апреля в ресторане Лятюйя с госпожой Анрио. Жена Лятюйя, слуги, прислуживавшие им, люди, знающие в лицо госпожу Анрио, утверждают, что Мобрейль не лжет! Впрочем, у вас есть довольно простое средство убедиться в том, не обманул ли нас Мобрейль, нет ли тут, несмотря на многочисленные уверения, подтверждающие факты, умышленной ошибки, обмана.
– Какое же это средство?
– Напрягите хорошенько свою память и скажите мне, где провели вы ночь восемнадцатого апреля… не ночевали ли вы, например, вместе со своей женой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25