Краем глаза он ловил еле скрываемые усмешки князя при виде незаконченных остовов городницких фабрик. С деланным вниманием выслушивал он умные рассуждения о сырьевых возможностях страны, импортной и экспортной политике, смиренно оправдывался перед ним в недостаточно хорошо поставленной бухгалтерии. А в душе клокотал от злости и обиды. Что из того, что хозяином и гостем двигало одно и тоже стремление вытянуть страну из экономической отсталости? Что из того, что оба они страстные собиратели старины? Что больше всего любят итальянскую музыку?
Ситуация, в которой они находились, делала их врагами, примирение между которыми невозможно. Городница не произвела на князя Станислава хорошего впечатления. Выученика Кембриджа смешили огромные здания тизенгаузовских мануфактур, больше похожих на феодальные замки, нежели на современные фабрики. Любя точные цифры и четкие планы, он не мог согласиться с магнатским размахом подскарбия и его непрестанной ничем не сдерживаемой импровизацией. Человека, отлично знающего польский торговый баланс, возмущал тот факт, что вся продукция Городницы основывалась на импортном сырье. Автор «плана генерального оброка» не мог простить Тизенгаузу невольничьих условий труда на фабриках. Вернувшись в Варшаву, князь представил дяде отчет, объективно, строго, полностью подтверждающий все выдвинутые против подскарбия обвинения. Но Станислав-Август еще колебался, все еще не мог решиться отстранить министра, который умел удовлетворять все его прихоти и знал все его самые интимные секреты. Свою эгоистическую слабость король старался оправдать резонами общеполитического характера. Так, он писал в мемуарах, что «не настал еще момент, подходящий для удаления Тизенгауза без того, чтобы вызвать серьезные затруднения». Он подчеркивал, что подскарбий «при всех своих недостатках обладал доброй волей и талантом убеждать и склонять жителей Литвы к системе, созданной сеймами 1775 и 1776 года».
«Удобный момент» для отставки подскарбия наступил только в 1780 году, когда фаворит впервые не сумел удовлетворить финансовые потребности короля. Станислав-Август сделал в Голландии порядочный долг, который надо было выплачивать из доходов от экономии. Когда настал срок первого платежа, у Тизенгауза, сделавшего очередные большие капиталовложения, не хватило денег. С этой минуты падение всемогущего фаворита было предрешено. Лично ущемленный монарх решился наконец «уступить давлению общественного мнения» – отнять у подскарбия экономии. Однако он не передал управления королевскими имениями человеку «своей крови». Преемником Тизенгауза стал маршал Францишек Жевуский, так как он обязался выплатить голландский долг из собственного кармана.
Еще хранящий расположение к старому приятелю, Станислав-Август пытался провести процесс лишения Тизенгауза прав над экономиями как можно мягче. Но слишком много неприязни и ненависти накопилось против бывшего фаворита, чтобы это могло ему удаться. Административная процедура передачи власти превратилась в насильственный «шляхетский набег» со всеми чертами личной мести. «Посланный Жевуским варшавский подкоморий Валентий Соболевский ворвался в Городницу, взял Тизенгауза под стражу, изъял у него бумаги, занял фабрики и наложил секвестр на личное имущество подскарбия. Тизенгаузу с одной палкой в руке удалось спрятаться в бывшей иезуитской коллегии в Гродно, оставив все недругам. Отсюда он послал жалобу князю Михалу, брату короля, но и это не помогло. Пожаловался на насилие в трибунал, но епископ Коссаковский окружил его войсками и силой принудил членов оного вынести несправедливейший приговор».
По приказу Жевуского все городницкие фабрики были остановлены и несколько тысяч рабочих распущены по домам. Огромное предприятие Тизенгауза, создаваемое пятнадцать лет напряженным трудом и бесчисленными миллионами, было ликвидировано в несколько дней.
«Вот и запустение. Вот и нет у тебя Городницы, – писал под свежим впечатлением этой катастрофы Станислав Сташиц. – Вот и чванный чужеземец, собрав свои инструменты, с усмешкой покидает чужой край. Вот и тысячи мастеровых рук просят хлеба. В единый миг от одного конца страны до другого каждый гражданин сей жестокий миг восчувствовал».
Формальный «суд» над павшим фаворитом состоялся на сейме 1780 года. Против него была выдвинута целая лавина самых тяжких обвинений. Ничто не было забыто. Как обычно бывает в таких случаях, предали его даже самые близкие люди. Тизенгауз защищался долго, многословно и неубедительно. Закончил он предсказанием, что те, кто сменит его, будут еще хуже. И покинул зал заседаний сейма совсем сломленным человеком.
Знаменитый писатель Юзеф Игнаций Крашевский оставил нам потрясающие воспоминания о несчастном подскарбии, почерпнутые из семейных преданий: «Возвращаясь с этого сейма, Тизенгауз заехал переночевать в близкий ему дом моего прадеда по матери… и моя бабка, в то время она была совсем ребенком, никогда не могла забыть его скорбного, страдальческого лица, она рассказывала мне, что он весь вечер простоял как онемелый, опустив голову, и слова от него невозможно было добиться. Дети окружили его и разглядывали с соболезнованием – такое он на них произвел впечатление».
В одном Тизенгауз не ошибся: те, кто пришли после него, были еще хуже. Жевуский и его доверенный Уруский, хоть и не делали баснословных вложений в промышленность, зато вели в экономиях грабительскую политику, стремясь как можно больший доход положить в свои карманы. Из этих доходов в скором времени выросло огромное состояние графов Уруских, а Францишек Жевуский, покинув страну, поместил в одном из венских банков круглую сумму 500000 дукатов.
Это хозяйничанье длилось неполных два года. Потом управление экономиями у Жевуского отобрали, и король смог наконец подумать о преемнике «своей крови». Пришел час князя Станислава.
В своих воспоминаниях он старается показать, что самая доходная должность в стране досталась ему в результате совершенно случайного стечения обстоятельств. «Державный контракт на столовые имения в Литве я заключил случайно. В тот вечер я пришел к королю с годовым отчетом по трем полкам придворной кавалерии, которыми я командовал. Король был с кем-то занят. Ожидая его, я разговаривал с Цецишевским, министром королевских финансов, человеком очень рассудительным и благородным. Он сказал, что находится в большом затруднении после лишения Жевуского права на управление столовыми имениями, так как не знает, кому это поручить. Я сказал, что мог бы их взять на тех же условиях, что и Жевуский. Цецишевский сказал, что я оказал бы этим большую услугу королю. Назавтра к полудню все было готово и подписано. Я обязался платить на 20 000 дукатов больше, чем Жевуский».
Несмотря на увеличение суммы откупа, князь не проиграл. Держание литовских экономии, как повсюду утверждали впоследствии, принесло ему в год не менее 50 000 дукатов.
Князь Станислав переживал период величайшего везения. И трагедии страны, и трагедии отдельных людей – все шло ему в благо. Драма Анджея Замойского использована им была для расширения и укрепления торгового кредита. Драма Антония Тизенгауза в конечном итоге удвоила его доходы.
Личная жизнь, друзья, интересы
О личной жизни князя Станислава в эти годы известно немного. Некоторые скупые сведения об этом можно обнаружить в его воспоминаниях и в мемуарах Станислава-Августа. Кое-какие детали можно домыслить с помощью дедукции на основе упоминаний о нем в дневниках тех лет и в старых комплектах «Варшавской газеты» и «Варшавского путеводителя». Какие-то факты из его жизни удалось обнаружить в письмах педантичного швейцарского хрониста профессора Иоганна Бернулли, который в то время находился в Варшаве и несколько раз лично встречался с королевским племянником.
Как и другие польские магнаты, князь Станислав обычно проводил весну и лето в своих латифундиях или в заграничных путешествиях. Его вакационное время обычно бывало насыщено делами. На Украине он лично присматривал за порядком в своих владениях, следил за строительством новых фабрик и за планомерным переводом крестьян на оброк. За границей скупал у антикваров древности и этнографические редкости, не всегда ценные и подлинные. Излюбленная летняя резиденция князя – корсуньский замок – с небывалыми коллекциями китайских и татарских вещей, редких камней, гемм и камей, на взгляд современников, считалась одним из великолепнейших магнатских дворцов на Украине.
В Варшаву князь Станислав приезжал только осенью, когда уже собиралась сессия сейма, и оставался там до весны. К этому времени он был уже владельцем нескольких великолепных участков в разных концах столицы, но жил, по желанию Станислава-Августа, непременно в королевском замке. Очевидно, король хотел того, чтобы жители Варшавы постепенно привыкли считать князя Станислава фактическим наследником престола. Кроме того, прибегая к помощи любимого племянника во многих делах, он желал иметь его постоянно при себе. Только спустя несколько лет – с окончанием перестройки королевского дворца в Лазенках – князь Станислав «отделился с жильем» настолько, что выстроил себе летнюю резиденцию на традиционной «дороге Понятовских» – между садами отца на Княжьей улице и новой резиденцией дяди. Дом этот – сразу же возле доходных домов варшавского банкира Теппера – был записан в городских книгах как владение № 1755 по Пенкной улице и ничем особенным не отличался.
Куда красивее и приметнее была другая летняя резиденция князя неподалеку от столицы – дворец в Гуре под Новым Двором. В Гуре князь принимал почетных и нужных гостей Туда часто приезжал на вакации из Вены юный князь Юзеф Понятовский. Художник Шимон Маньковский украсил стены комнат цветными фресками, а соавтор «плана генерального оброка» Юзеф Выбицкий писал там свои политические комедии и драмы.
Находясь в Варшаве, князь Станислав делил время между интеллектуальной жизнью и занятиями, связанными со служебными обязанностями. В ближайшем его окружении можно встретить специалистов и ученых в разных областях археологов, математиков, минералогов (так называли тогда специалистов по горному делу) и даже инженеров водных путей. Все это общество встречалось у князя на так называемых «философских обедах», являющихся, несомненно, каким-то подобием «королевских четверговых обедов». Во время этих обедов блистали своей эрудицией падре Бенвенути, «чрезвычайно ученый римский священнослужитель», Ревердиль – королевский библиотекарь и лектор, а также главный польский масон граф Август Мошинский, генеральный директор всех кабинетов и коллекций его королевского величества. Несколько скучноватую атмосферу этих ученых сиест оживлял неистощимым юмором и яркими воспоминаниями о путешествиях сердечнейший друг князя генерал-майор коронных войск барон Карл Фридрих Эрнст де Кокцеи. Этот княжеский приятель, один из тех офицеров, «которые сочетали выдающийся ум и манеры с основательным знанием военного ремесла», был любопытнейшей фигурой, чрезвычайно характерной для своей эпохи. Сын прусского канцлера, человек одаренный, в молодости вынужден был покинуть родную Пруссию, поскольку изводил Фридриха 41 «злополучными сатирическими выпадами, от коих в молодые годы по чрезмерной живости натуры не всегда умел удержаться». Потом колесил по свету. Служил в английских и голландских войсках, плавал по далеким морям, пережил сотни удивительнейших приключений. После многолетних скитаний осел на постоянное жительство в Польше и стал «самым учтивым офицером» немногочисленной коронной армии и ближайшим приятелем и постоянным нахлебником князя Станислава, который был моложе его на тридцать лет.
Вторым сердечным приятелем князя был другой завсегдатай философских обедов, тихий, скромный королевский секретарь Станислав Бадени. Историки, приводящие в своих трудах двух-трехстрочные характеристики князя Станислава, никогда не забывают подчеркнуть его «тщеславие и высокомерие» по отношению к людям низших кругов. Может быть, так оно и было, но среди немногочисленной личной переписки князя Станислава, просмотренной исследователями, как раз сохранилось письмо, удивительно не соответствующее этому повсеместно принятому мнению. Это записочка с выражением соболезнования, посланная в 1778 году Станиславу Бадени в связи со смертью его отца. Вот в каком тоне пишет кичливый принц Речи Посполитой скромному чиновнику королевской канцелярии: «Баденик мой дорогой… прошу кланяться от меня матушке и поблагодарить за то, что родила Двух честных малых. Сердечно обнимаю тебя, дорогой Стась!»
В 1777–1778 годах князь Станислав был активнейшим деятелем только что образовавшегося в столице Варшавского физического общества. Возникло оно по инициативе Адама Чарторыского, а организовал его специально для этого призванный из Парижа французский ботаник, профессор Жан-Батист Дюбуа. На заседаниях общества встречались виднейшие ученые столицы с магнатами-интеллектуалистами вроде Адама Чарторыского, Игнация Потоцкого и князя Станислава. На заседаниях обсуждались изыскания в области физики и астрономии; члены общества переписывались с учеными других стран, даже, намеревались выпускать специальный научный журнал. Но длилось это недолго. Все начинание рухнуло по политическим причинам.
В 1778 году, в период наиболее острой борьбы против кодекса Замойского, в Польше усилились ожесточенные преследования иноверцев. Жан-Батист Дюбуа, рьяный вольтерьянец, реагировал на это печатным выступлением «Essai sur I'histoire litteraire de Pologne», в котором в чрезвычайно острых и несправедливых тонах обрушился на отсутствие у поляков терпимости. Книга эта из-за ее тона вызвала резкую критику даже со стороны прогрессивных людей. Возмущение было так велико, что французу пришлось собрать пожитки и убраться из Польши. А после него никто не пожелал взять на себя труд проводить заседания общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25