Трудности у всех и всегда были, есть и будут. И у наших родителей, и у нас, и у наших детей. Трудности создают человека. Как же иначе можно научиться плавать, если будешь сторониться воды? Что ты узнаешь о сложном мире вокруг, если с детства имеешь в своем распоряжении все, что пожелаешь? Беспредельное счастье неконструктивно. Оно делает человека либо очень уязвимым и неприспособленным к жизни, либо глупо-самодовольным. И еще. Носить на пальце кольцо еще не означает быть идеальной матерью. Иногда мать-одиночка может принести своему ребенку больше счастья, чем большинство из нас видело от наших благополучных родителей. – Он замолчал и перевел дыхание. – Понимаешь?
– Понимаю, – ответила Лиззи. Теперь она уже улыбалась по-настоящему.
– Тогда иди позвони отцу. А я пойду и немного позанимаюсь воспитательной работой с детьми.
– Роб…
– Да?
– Если я и ревновала Фрэнсис к Луису, то это происходило чисто инстинктивно. Я понимаю, что ревновать – это ужасно. Это сродни сумасшествию. И это так изнуряет…
– Я все понимаю, – вежливо сказал Роберт. – Правда, понимаю. Ведь все это происходило у меня на глазах.
Лиззи откинула челку со лба.
– Я хочу извиниться…
– Не надо.
– Но я должна как-то… – Она сделала паузу. – Я понимаю, что вела себя неправильно по отношению к Фрэнсис, подавляла ее. И теперь я не осуждаю ее за то, что она решила рожать этого ребенка за тысячу миль от меня. Но меня волнует, что я невольно могла разрушить в наших отношениях что-то такое, чего уже не восстановишь.
Роберт коротко хохотнул.
– Ну уж нет!
– Что нет?
– Вас двоих это не касается. – Он подался вперед и чмокнул Лиззи быстрым, но крепким поцелуем. – Вы с Фрэнсис всегда будете как нитка с иголкой.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ДЕКАБРЬ
ГЛАВА 21
– Сегодня у нас церковный праздник, – сказал водитель такси. Он вынужден был сбросить скорость почти до нуля.
Впереди них по севильской улице извивалась процессия, несущая гипсовую статую святой на примитивных носилках, задрапированных голубой тканью с блестками. Статуя была наряжена в белую парчовую ткань, тоже с блестками, которая искрилась, словно иней поздней осенью. Фрэнсис знала, что, когда таксист обгонит процессию, она увидит грубо намалеванное, грустное, куклоподобное лицо Пресвятой Девы Марии.
– Мы не можем обогнать их? – спросила она у водителя.
Тот пожал плечами.
– Когда улица станет пошире. – Он посмотрел на Фрэнсис в зеркало заднего вида. – Разве две минуты играют такую уж большую роль?
– Не знаю, – ответила Фрэнсис. Она положила руки на живот. – У меня это впервые.
– А у меня пятеро.
– Не у вас, а у вашей жены пятеро детей. Вы не знаете, что такое родить ребенка.
– Да, это правда, – сказал водитель с улыбкой. Он был маленького роста, как многие андалусийцы.
Он почти с нежностью помог ей забраться в машину, не выказав при этом никакого раздражения или удивления такой клиенткой. Луис на этот раз не встречал ее. Он сам не предложил, а она не попросила его об этом.
Участники процессии были одеты в темное. Мужчины – в костюмах и галстуках. Они шли впереди колонны со статуей на плечах. Женщины следовали за ними, сбившись в кучку. Пожилые были в черных мантильях, более молодые – в неброских, но с претензией нарядах и в туфлях на высоких каблуках. На мальчиках, как и на их отцах, были галстуки, а в волосах у девочек красовались пышные банты. Даже в фигурах участников процессии ощущалась набожность.
– Теперь можно, – сказал наконец водитель. Улица, по обе стороны которой тянулись витрины магазинов, закрытых по случаю праздника, чуть расширилась. Водитель слегка коснулся кнопки клаксона и сперва поравнялся с процессией, а потом начал медленно обгонять ее. Люди, шедшие ближе к такси, повернули головы и без особого любопытства скользнули по Фрэнсис взглядами, безошибочно отмечая и ее беременность, и то, что она иностранка, и тут же переводя взгляды вперед, туда, где маячила статуя Девы Марии.
– В Севилье посторонние, как правило, чувствуют себя чужими, – сказала однажды Ана. – Жизнь здесь ориентирована только на местных жителей. Туристы обычно приезжают сюда в ожидании праздника, рассчитывая быть втянутыми в гигантский карнавал фламенко. И почти всегда ощущают себя как бы в стороне. Вся Севилья может веселиться, не подпуская к своим празднествам посторонних.
– Это очень замкнутый город, – услышала Фрэнсис в другой раз от своего доктора, которая приехала в Севилью из Галисии и относилась к своим соотечественникам-южанам несколько свысока. – Севилья отличается даже от остальной Андалусии. Этот город не похож ни на какой другой.
Докторша нравилась Фрэнсис. Ее звали Мария Луиза Рамирес. Она приехала в Севилью с матерью, уроженкой этих мест. После смерти мужа мать Марии захотела вернуться на родину. Доктор Рамирес родилась на севере, на зеленом и дождливом атлантическом побережье. Она рассказывала, что ее родители всегда были очень консервативными, и в политике, и в религии. Детство у нее было счастливым и устроенным, проходило чинно и спокойно, с семейными торжествами, школой и частыми церковными праздниками. Мария хорошо помнила, как на праздник тела Христова все улицы города устилались лепестками цветов, словно ковром. По этому покрытию шествовала процессия. Весь город собирался ночью, чтобы украсить улицы накануне праздника. Доктор Рамирес признавалась Фрэнсис, что, хотя теперь она стала атеисткой и даже примкнула к социалистам, эти ночные бдения перед праздником Христовым остались у нее в памяти как одни из счастливейших моментов в ее жизни.
Мария никогда не задавала Фрэнсис личных вопросов. Они обе называли Луиса „отцом ребенка". Доктор Рамирес знала Ану де Мена в течение трех лет, поэтому, как предполагала Фрэнсис, она могла связать просьбу Аны с ее братом. Но, даже если это и было так, Мария ни словом об этом не обмолвилась. Она относилась к Фрэнсис с сочувствием и уважением. По словам Марии, свою специальность акушера она любила. Для нее эта работа была в радость. В первые годы жизни в Севилье, до окончания специальных курсов по акушерству и гинекологии, доктор Рамирес работала в огромном госпитале, который обслуживал главным образом район Триана, беднейший район Севильи, расположенный на другом берегу реки. Тогда она работала в отделении „скорой помощи", но однажды пришла к выводу, что эта работа не для нее.
– Когда привыкаешь к смерти своих пациентов, – сказала она Фрэнсис, – у тебя атрофируется чувство сострадания.
Фрэнсис предполагала, что они примерно одного возраста. Она пыталась представить себе, как Мария живет со своей матерью в квартире на западной оконечности города, сразу за музеем искусств. Из всего того, что она узнала о Марии, выходило, что та жила спокойной и ровной жизнью, лишенной таких событий, как страстная любовь или желание завести ребенка. Фрэнсис представила себе свою английскую параллель жизни Марии – работу в госпитале в Бате и сосуществование с Барбарой в ее новой квартире.
Эта мысль показалась ей одновременно смешной и нелепой. А разве тот путь, который она выбрала для себя, не столь же нелеп?
В конце лета Фрэнсис предложила Ники стать компаньоном в „Шор-ту-шор", полностью вести офис в Фулхеме и всю работу в Англии. Фрэнсис назвала срок – с 1 декабря, то есть за неделю до рождения ребенка. Ники приняла предложение с явным удовольствием. К беременности Фрэнсис она относилась с пониманием, однако Луиса недолюбливала. Получив согласие Ники, Фрэнсис уведомила Луиса о том, что хотела бы получить его помощь в организации офиса ее фирмы в Севилье.
– Нереально, – сразу же сказал он. – Не тот город и не то время. Кроме всего прочего, ты иностранка.
– Я должна обосноваться здесь, – настаивала Фрэнсис. – Многие англичане начинают бизнес в Испании. Посмотри на все эти бары и поля для гольфа вдоль побережья Коста дель Сол.
– Тебе нужны связи.
– Ты мне их и обеспечишь!
– Фрэнсис, – раздельно проговорил Луис. – Чего ты добиваешься?
Она постаралась ответить как можно спокойнее, чтобы он не почувствовал ее волнения.
– Я хочу обосноваться там, где наш ребенок сможет увидеть своих родителей. Что же касается меня лично, то я хочу остаться в Испании.
Он пожал плечами, но больше не возражал. Ровным, спокойным голосом, каким он теперь почти все время говорил с Фрэнсис, Луис объяснил, что она не сможет открыть свое дело в Севилье, ей нужно войти паем в уже существующую фирму. Если она хотя бы попытается преодолеть бюрократические рогатки, стоящие на пути организации собственной фирмы, то те трудности, через которые она прошла, получив возможность рожать в Испании, покажутся ей мелочью по сравнению с этим.
– В Испании очень трудно получить вид на жительство. Для этого придется обивать пороги десятков кабинетов. Ты готова к этому? А чего стоит открыть здесь счет или добиться подключения коммуникаций к офису! А как быть с карточной социального учета? У всех испанцев такая есть. Значит, очередная порция визитов к чиновникам, столкновения с непониманием и бюрократизмом. Ты что, действительно хочешь испытать все это на себе?
– Да, – твердо сказала Фрэнсис.
Тогда он познакомил ее с одним из своих деловых партнеров, который, помимо прочего, владел туристическим агентством, расположенным в очень престижном районе Севильи. Состоялся ряд встреч, которые испанская сторона проводила с присущей ей элегантностью и одновременно – изумлением в связи с предложениями Фрэнсис, ее национальностью и беременностью.
– Все это очень необычно, – повторял владелец турагентства. – Это не принято в Испании. Как будет финансироваться филиал вашей фирмы? Как он будет работать? Разве это возможно?
Фрэнсис запросила из Англии бухгалтерские отчеты своей фирмы, испытывая гордость за показатели оборота и прибыли. Их взяли у нее вежливо, но осторожно, как будто бы ее состояние каким-то образом дезавуировало колонки цифр в графе „позитив", как будто сама она была чем-то вроде бомбы с часовым механизмом, мерно тикающим в чемодане на борту самолета, и могла без предупреждения в любую минуту взорваться, что превратило бы в фарс серьезную деловую встречу. Много взглядов было брошено на ее левую руку. Там, на безымянном пальце, она уже больше года носила серебряное кольцо с вкраплениями нефрита, которое ей подарил Луис. „Это не обручальное кольцо, разве не так?" – говорил взгляд испанского бизнесмена. Но, с другой стороны, оно находится на том пальце, на котором носят обручальное кольцо. И, кроме того, эту решительную сеньориту Шор прислал Луис Гомес Морено, с которым владелец туристического агентства имеет дело уже много лет. Что же касается показателей ее фирмы, то они отличные. Оборот растет уверенно, да и предложение о направлении небольших групп состоятельных испанцев на отдых в маленькие эксклюзивные отели в Англию заслуживает внимания… Он улыбнулся Фрэнсис.
– Эти туры нужно будет организовывать очень тщательно. Ведь испанцы очень импульсивный и быстрый народ…
– Это я уже заметила, – сказала Фрэнсис.
„Да, но не сейчас", – подумала она, слегка подаваясь вперед на сиденье. Водитель, уже обогнав процессию, все еще ехал с почтительной неторопливостью, смотря назад в зеркало заднего вида.
– Пожалуйста, – нетерпеливо сказала она, – не могли бы вы ехать быстрее…
Его глаза встретились в зеркале с ее. Он снова улыбнулся и указал большим пальцем назад.
– Вам надо помолиться ей. Нужно помолиться Пресвятой Деве Марии, чтобы она дала вам красивого мальчика.
Фрэнсис откинулась назад. Боль в животе поразила ее. Она издала тихий стон.
– Если уж молиться, то мне следовало делать это девять месяцев назад.
Этот госпиталь только что построили. Одна половина была уже полностью отделана. Вокруг нее раскинулись лужайки и парковки для машин. Другая половина здания была еще в лесах. Фрэнсис один раз уже посещала этот госпиталь. Тогда ей нужно было зарегистрироваться как будущей пациентке. Регистрация потребовала заполнения множества всяких документов. Часть из них имела отношение к местному органу здравоохранения Испании, а часть – к соответствующему подразделению комиссии ЕЭС. Фрэнсис, как гражданка страны – члена Сообщества, имела право воспользоваться привилегиями, предоставляемыми ей государственной системой здравоохранения Англии в любой другой стране ЕЭС. Медсестры, занимавшиеся с ней, не выказали тогда ни малейшего удивления. Судя по всему, ее желание рожать в Севилье представлялось им абсолютно естественным.
Ана и доктор Рамирес позаботились о Фрэнсис. Ей была предоставлена хотя и небольшая, но отдельная палата, совсем рядом с операционной. Из окна палаты открывался приятный вид на только что разбитые лужайки с жесткой испанской травой, рощицей молодых пальм и скамейками, выкрашенными в столь любимые севильцами желтые, белые и розовые тона. В парке стояло также несколько больших круглых бетонных клумб, правда, еще без цветов. Пожилой испанец в потертом комбинезоне любовно поливал насыпанную в них красноватую землю. За пальмовой рощицей виднелись жилые дома северного района Севильи, украшенные, словно челками, свисающим с балконов бельем. Еще дальше за ними возвышались несколько островерхих церковных зданий – видимо, там стоял монастырь. Позолоченное распятие, укрепленное на самом высоком из них, ярко блестело на солнце.
Сама палата тоже была новенькая, с иголочки, чистенькая и вылизанная, с белыми стенами, белым полом, белой кроватью, белой тумбочкой, белым тазиком и зеленоватыми шторами. На тумбочке стояла ваза с желтыми розами и карточкой: „От Аны. С наилучшими пожеланиями". Других цветов и карточек не было. Комнату можно было бы назвать безликой, однако Фрэнсис она представлялась белым листом бумаги, на котором вот-вот должно быть что-то написано.
Фрэнсис присела на белый пластиковый стул, стоявший у окна. Она переоденется в больничный халат и ляжет в кровать, когда ей скажут, но не раньше. Медсестра обещала вернуться через пять минут, и Фрэнсис не сомневалась, что так оно и будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42