Они вместе вошли в свой дом и поехали на лифте. Поль мучительно соображал, как ему следует вести себя дальше. Времени на раздумья было мало.
– Иди сюда! Я хочу поговорить с тобой. – Обычно бледное лицо Мариан приобрело какой-то зеленоватый оттенок, но глаза были сухие.
Он прошел за ней в библиотеку. Она закрыла двери, чтобы не услышала прислуга, и ударила его по щеке так сильно, что на глазах выступили слезы.
– Ты подонок! Ты вонючий подонок!
Впервые он услышал от нее такие слова. Он стоял неподвижно. Она ударила его второй раз, она была в ярости.
– Тебе нечего сказать мне?
– Я очень сожалею, что причинил тебе боль сегодня вечером.
– Значит, то, что он сказал, правда?
– Факты верны, но не их трактовка.
– Трактовка! Назови грязь по-другому, она не станет шоколадом. Шлюха есть шлюха, даже если ее зовут Ли.
Он не ответил. Пусть она выговорится. Потом он попытается объяснить. Но как можно объяснить тоску, одиночество, сексуальное наслаждение, настроения, привязанности…
Она требовала ответ:
– Ты понимаешь, как опозорил себя, как обесценил наш брак, позволив мне сидеть за столом рядом с этой женщиной в ее доме? А она, эта потаскуха, смеялась надо мной! Ты и она смеялись надо мной!
– Нет, нет. Она… мы… Никто никогда не смеялся над тобой, Мариан. Послушай, послушай. Это все произошло случайно. Ты не такая наивная, ты понимаешь, что такие вещи случаются, потом они проходят и их забывают. Я не говорю, что это правильно, но в этом мире нет совершенства!
– Я никогда больше не войду в этот дом, ты меня слышишь?
– Тебе не придется, – тихо сказал Поль.
– Как это произошло? Вы плыли на одном корабле?
– Давай не будем ворошить прошлое, Мариан. С этим покончено. Она вышла замуж, ты и я женаты…
– Пока женаты, Поль, не думай, что это продлится долго! Ответь мне: вы были на одном корабле?
Он вздохнул:
– Да. На «Нормандии». Я не знал, что она будет на нем.
– Какая разница? Так эта связь началась на пароходе? В твоей каюте или ее?
– Мариан… В этом нет смысла. Ты только мучаешь себя. Все кончено, говорю я тебе.
– Я спросил, в твоей или ее каюте.
– Хорошо. В ее.
– И вы спали вместе в Париже? Да, естественно, зачем я задаю такой странный вопрос? А потом здесь… Как долго это продолжалось?
Потерпевшая сторона всегда хочет и боится узнать подробности. Поль это понимал.
– Недолго. Она вышла замуж. Счастливо вышла, как ты видела.
– Кто первый разорвал эту связь? Ты или она?
– Это было обоюдное желание. Обоюдное.
– Ты лжешь!
– Нет.
– Она была лучше меня в постели. Она принадлежит к такому типу. Подозреваю, что она делает вещи…
– Мариан, пожалуйста. Ты только изводишь себя!
– Я хочу знать. Если ты не скажешь мне, я позвоню ей и спрошу. Я поговорю с ее мужем.
Она направилась к телефону. Поль схватил ее.
– Ты будешь выглядеть странно. Ты ничего не достигнешь, – сказал он и, взывая к чувству ее женского достоинства, добавил: – Ты только унизишь себя.
– Как я ненавижу тебя! – выкрикнула она. – Ненавижу!
Слезы катились по ее лицу, она стала срывать с себя красное шелковое платье.
– Это платье, оно от нее! Она касалась его. Я избавлюсь от всех вещей, которых она касалась.
Шелк затрещал: она оторвала рукав.
– Избавлюсь и от тебя тоже. О, как я ненавижу тебя! – снова крикнула она. И, придерживая обрывки платья, она неверной походкой пошла через коридор в свою комнату.
Поль услышал, как хлопнула дверь. В этом звуке заключалось что-то пугающее и окончательное, как в пьесах Ибсена. Дверь хлопает, и слышно эхо. Что дальше, спрашивается? Он подошел к окну.
Он смотрел в ночь. В квартале горело всего несколько окон. Болела голова, знобило. Ему не следовало ничего говорить о Бене, он обещал Хенку и все эти годы сдерживал обещание. Потеряв самообладание – этот человек раздражал его! – он ничего не добился. Это дело было прошлым. Прошлым. А что теперь делать с Мариан?
Он встревожился. Вдруг он почувствовал тишину в доме. Он вспомнил о шкафе с лекарствами – кто знает, на что она способна сейчас! – и бросился в спальню.
Она лежала на постели, полуголая, в разорванном платье. Около корзины для бумаг кучкой лежала одежда: шерстяной костюм, украшенный норкой, черное бархатное платье, белый летний костюм и другие вещи, купленные в магазине у Ли. Он поднял и аккуратно положил их на стул.
Потом он подошел к кровати; Мариан лежала, подогнув колени, волосы упали на лицо, в руке мокрый скомканный носовой платок. Она рыдала; рыдания сотрясали ее хрупкие плечи.
Он понимал, что должен испытывать раскаяние, но не испытывал его. Он чувствовал жалость к Мариан, хотел ее утешить. Он протянул руку и прикоснулся к ее голове.
Она подняла глаза:
– Почему ты это сделал? Почему, Поль? Ты, должно быть, ненавидишь меня!
Ненавидеть ее! Она так ничего и не поняла.
– О, моя дорогая! – сказал он. – Это не имеет ничего общего с моими чувствами к тебе. Это просто время и обстоятельства. Плоть, если хочешь, так назови это. Но не сердце.
И в этом, подумалось ему, больше правды, чем лжи.
Мариан прошептала:
– Гнев прошел теперь. Я могла бы убить ее и тебя… И вдруг все прошло, исчезло. Я разбита. Я ничто.
– О, Мариан, – сказал он. Он понимал, что должна сейчас переживать эта чопорная, бездетная, неврастеничная, холодная женщина, так и не познавшая подлинного смысла жизни. «Не ее вина, не ее вина», – говорил он себе, гладя ее по голове.
– Я ничто, – повторила она.
Он почувствовал комок в горле, бессильную боль. Ни одно человеческое существо не должно так чувствовать.
– Как ты можешь так говорить о себе? Ты добрый, хороший, ценный человек. Подумай, сколько у тебя друзей. Люди восхищаются тобой, кроме того, ты красивая женщина.
Она вытерла глаза.
– Я не знаю. Ты действительно так думаешь?
– Конечно. – Он попытался придать голосу жизнерадостность. – Ты знаешь мою слабость к искусству.
Думаешь, я бы женился на тебе, если бы ты не льстила моему вкусу?
Ее губы тронула слабая улыбка.
– Но тогда я не понимаю. Почему Ли? Она не красавица.
И пока он придумывал ответ, она сама дала его:
– Просто секс, мне кажется. Это животная природа мужчины.
– А, да.
– Мне иногда тяжело, как женщине, помнить, что ты другой. Секс для мужчины значит намного больше, чем для женщины.
Она действительно все еще в это верила.
– Я рад, что ты можешь так смотреть на эти вещи, – мягко сказал он. – Думаю, если ты будешь напоминать себе об этом, когда-нибудь мы сможем забыть о сегодняшнем эпизоде.
– Я попытаюсь.
Она встала, подошла к зеркалу.
– Я ужасно выгляжу. Я разорвала платье, а оно новое.
– Не обращай внимания. Завтра купи другое.
– Но не у Ли. Клянусь, я никогда больше не появлюсь у нее.
– Я понимаю. Так будет лучше для всех.
– А что насчет тебя?
– Все кончено, я сказал тебе. Она вцепилась в его руку:
– Поль… но если когда-нибудь опять случится это?
– Нет, нет. Этого больше никогда не случится.
– Почему? Ты мужчина. О, если ты когда-нибудь оставишь меня, я этого не вынесу, Поль! Мы так долго вместе, всю мою жизнь, с тех пор, как я выросла.
Ты еще ребенок, подумал он. И у него снова сжало горло.
– Даже когда я во Флориде, я знаю, что ты здесь. Я бы не уезжала. Я не поеду, если ты не захочешь.
– Все в порядке, все хорошо. Мне хочется, чтобы ты получала удовольствие.
– Что бы я делала без тебя? Не оставляй меня, Поль. Обещай, что не оставишь. Скажи это.
Ее опухшее, заплаканное лицо вызывало жалость.
– Я не оставлю тебя, – произнес он.
– Никогда? Что бы ни случилось?
– Что бы ни случилось. Но ничего не случится, сказал я тебе. Пойди умойся, расслабься и пойдем спать. Нам обоим нужен сон.
По пути в ванную комнату Мариан что-то вспомнила:
– Это правда о Бене и Донале? Они ужасно поссорились в тот день?
– Совершенная правда.
– Можешь сказать, откуда ты узнал?
– Нет. Мне не следовало сегодня говорить того, что я сказал. Это бесполезно, и, кроме того, я дал слово.
– Тогда ты действительно считаешь, что Донал… Поль угрюмо проговорил:
– Ты бы лучше забыла про это, Мариан, как будто никогда не слышала.
– Конечно. Но как ужасно для Мэг! Как ты думаешь, что она будет делать?
– Не имею представления…
Думы долго не давали заснуть Полю. Бен, Донал, Ли, Мариан, Мэг – все кружились в голове. Потом среди сумятицы мыслей о событиях прошедшей недели в голове родилось странное предположение, что муж Анны умер, она свободна и пришла к нему. Что тогда делать ему с Мариан? Фантазии измучили его вконец.
Всю дорогу домой Мэг молчала, сознавая, что только присутствие детей сдерживает Донала. Она была так потрясена, что чувствовала острую боль в сердце. Беда! Снова и снова она вспоминала вечер, начиная с того ужасного момента, когда Поль вышел из комнаты.
После неприятного инцидента за столом гости продолжили как ни в чем не бывало разговор. Они подчеркнуто оживленно рассуждали о киноактерах и предстоящей выставке Пикассо в Музее современного искусства. Но Мэг с пылающим лицом молчала, избегая встречаться взглядом с другими из опасения, что могут прочесть ее мысли.
Потом этот взрыв в гардеробной. Неприкрытая ненависть к Полю ее мужа. А почему? Потому что Поль знал…
Резкий белый свет в туннеле осветил ее руки, в отчаянии сжатые на коленях. Рядом с ней на боковом сиденье Донал напряженно смотрел вперед, плотно сжав рот – он был все еще сердит, вероятно, и на Агнесс, которая раскрыла то, что не должна была знать Мэг. Так что даже в совершенном браке, при ночной любовной связи, остаются скрытыми какие-то вещи… Не делала ли и она так же?
И пока машина мчалась по туннелю, она неожиданно вспомнила, как сидела в отчаянии и страхе на скамейке у музея на Пятой Авеню, потом пошла к Ли. Это Ли послала ее к врачу и спасла ее от сумасшествия, сохранила для нее возможность счастья с Доналом. И если это правда про Поля и Ли, ее это не касается, потому что она любила этих добрых людей.
В спальне Донал заговорил:
– Что за странное представление устроил твой любимый кузен!
Не отвечая, Мэг продолжала спокойно раздеваться. Она повесила в гардероб платье и, сняв тяжелое колье, убрала его в коробку.
– Ты всегда считала его святым, не так ли? Я мог бы рассказать тебе о нем уже давно, если бы не был джентльменом.
– Я бы не стала слушать. Я не хочу обсуждать людей, которые мне нравятся или которых я люблю, как Поля и Ли.
– Ну, любишь ты Поля или нет, это твое дело, но сегодня он выставил себя дураком. Эта лекция за обедом…
– Но кому-то надо было ответить тебе! Ты ведь по-настоящему защищаешь Гитлера! Неужели ты не понимаешь, как ты был отвратителен! – Ее голос напрягся. – Потрясает, когда мучают людей! А твои замечания о хороших, пострадавших за плохих! Кто хороший? Еврейские миллионеры или еврейские социалисты? Возможно, разносчик рыбы или оперное сопрано? Еврейские нобелевские лауреаты, которых много в университетах? О, тебе следовало бы послушать себя со стороны! А что это сказала Агнесс о том, что ты слушаешь патера Коглина…
– Ты его слышала? Ты ничего не знаешь о нем. Ты просто повторяешь то, что говорят другие. У него много здравого смысла, должен сказать тебе.
Мэг пристально посмотрела на мужа. Он казался спокойным и самоуверенным, как всегда. Горячее, удушающее негодование переполняло ее:
– Тебе бы следовало запомнить, тебе и всем остальным, что фашисты начнут с евреев, – они будут первыми и самыми многочисленными жертвами, – но за ними последуют другие.
– Что это ты вдруг стала так защищать евреев?
– Это вопрос человеческой порядочности.
– После всех этих лет, которые провел твой отец, стараясь забыть, что он еврей?
Она не могла отрицать это. Бедный папа. Бедный Элфи. И она вспомнила деревенский клуб, который все еще отказывается принять ее; девочка, которая раскрыла ей истинную причину отказа; настойчивые уверения отца, что это только из-за большого числа желающих.
– А твоя мать, – настаивал Донал. – Поверь мне, она чувствует невыгодность своего положения, словно нос на лице, как сказал бы твой отец.
Это тоже было правдой. Ребенком она уже понимала, что единственным сожалением ее матери было то, что муж, которого она так любила, имел несчастье быть евреем. Да, да, Донал прав. Он все видит. Ну, конечно, он бы не достиг своего нынешнего положения, если бы был глуп.
Она только глухо сказала:
– Я не хочу говорить о своих родителях.
– Ты не хочешь ни о чем говорить, да?
– Да, не хочу.
Это было неправдой: ей хотелось поговорить о Бене, но она не знала, как начать.
Донал вытащил сигарету из кармана халата, зажег ее и, откинувшись, затянулся.
– Если твои родители не хотят вмешиваться в еврейские дела, я не могу обвинять их за это. Зачем искать неприятности? Забавно, мне они оба нравятся, хотя они были против меня в начале нашего знакомства. Но они безобидные люди и хорошо относились ко мне все эти годы. Что касается меня, то, видит Бог, я к ним относился более чем хорошо.
Что ему надо? Она не могла отвести от него глаз. Темный, беззаботный и привлекательный, он ждал. А она стояла как под гипнозом, как будто все еще была девочкой, которая вышла замуж в тот весенний день так много лет назад, девочка в синем костюме, которая так охотно пошла за ним.
– Ну? – спросил он. Она вздрогнула:
– Что?
– Хорошо к ним относился. К твоим родителям.
– Да, конечно, ты был удивительно щедр к ним. Я благодарила тебя много раз, не так ли?
– Я и к тебе очень хорошо относился.
Он огляделся. В окне глубокого выступа комнаты («фонаре») стояла полка с вечнозелеными растениями, ветви которых спускались на розовый ковер. Фарфоровые лампы стояли у кроватей на тумбочках, заваленных книгами. На комоде в серебряных рамках стояли фотографии детей. Мэг обставляла комнату по своему вкусу, и теперь она выглядела как комната в старом виргинском доме в восемнадцатом веке.
– Да, хорошо жить в этом доме. Можно больше ни о чем не волноваться.
Ее встревожило выражение его лица. В нем было что-то преднамеренное.
– Что ты имеешь в виду? Я не понимаю.
– Я имею в виду, что теперь я респектабелен. Больше нет дел со спиртным. Так что, когда спрашивают о занятии твоего мужа, тебе не надо уклоняться от ответа, как ты это когда-то делала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47