Мне не терпелось узнать, кто же из братьев лежал на земле, или, даже – был ли он жив. Тот, который стоял, взглянул на меня, ужаснувшись, увидев, что кто-то посторонний спотыкаясь бежит по дну карьера. А потом медленно поднял пистолет, прицелился в Торна и хладнокровно нажал на курок. Какое-то мгновение Торн стоял, я даже подумала, что он чудом остался невредимым. Но потом мужчина вдруг покачнулся; его тело начало медленно опускаться вниз.
Он умер еще до того, как упал на землю.
ГЛАВА 20
ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАНИЕ
Как дорог поцелуй в воспоминаньях после смерти.
На тех губах, назначенных кому-то, но не мне;
Глубокий, как любовь, летящая, бурлящая потоком…
О, смерть, о, жизнь, их больше не вернуть тебе!..
«Княжна». Альфред Теннисон
Торна убил Николас. Еще не успев добежать до братьев, я почувствовала, что что-то здесь не так. Джеррит лежал на дне карьера, из раны на плече лилась кровь, окрашивая в алый цвет белую глину вокруг. Торн никогда не был умелым стрелком. Хоть он и целился в Ники, его пуля прошла сквозь Джеррита. Но мой муж, благодарю тебя, Боже, был жив. Ранение оказалось не опасным. Я быстро опустилась на колени и начала рвать на бинты нижнюю юбку, чтобы остановить кровотечение и перевязать рану Джеррита, не обращая внимания, что он, стиснув зубы, ругался на чем свет стоит.
– Если бы ты не хотел, чтобы твоя жена поехала за тобой, – колко заметила я, снимая с него сюртук, жилет и рубашку, – не стоило тогда так загадочно исчезать, оставив ее в полном недоумении и беспокойстве. А теперь посмотри, что с тобой произошло!
Потом, конечно же, я так сильно разревелась, что не могла даже перевязать рану, и Ники пришлось сделать это вместо меня. Он довольно умело наложил на плечо Джеррита тугую повязку.
– Я так думаю, что Торн мертв, – мрачно произнес Джеррит.
– Да, – ответил Ники.
Он помолчал, а потом медленно проговорил:
– Ты спас мне жизнь, Джеррит… Рискуя своей собственной… Почему? Ведь я столько вреда причинил тебе и Лауре…
– Ты мой брат, Ники. Я люблю тебя. Но не думаю, что ты когда-нибудь понимал это.
Николас посмотрел в сторону, потом опять на нас и тяжело сглотнул, как будто у него в горле сидел комок, затрудняющий дыхание. Его черные глаза подозрительно блестели в лунном свете. Он пытался справиться с нахлынувшими на него чувствами.
– Нет, – наконец согласился Ники, на его смуглом лице застыло странное душераздирающее выражение. – Я всегда был чертовски занят тем, чтобы одержать над тобой верх, Джеррит. Точно так же, как Торн надо мной. Теперь я это понимаю… Теперь, когда уже слишком поздно. – Его голос, полный сожаления, звучал довольно резко. – Здесь в Англии для меня уже нет жизни, ты знаешь. Мне необходимо, прежде чем кто-либо узнает, что Торн мертв и именно я убил его, убраться отсюда. Иначе, меня арестуют и уж точно повесят… Мне хорошо известно, как сильно сердится на дуэлянтов наша добродетельная королева Виктория. Она, эта толстая, старая корова, сидящая на английском троне, не прощает их.
– Тогда, зачем ты это сделал, Ники? – спросил Джеррит. – С Торном можно было расправиться иначе.
– Но самым верным способом с ним расправился я, правда? Я уже давно подозревал этого ублюдка. Он всегда верил в глупые россказни тети Джулианы о том, что отец и мать подделали или подменили завещание деда Найджела, чтобы прибрать к рукам каолиновые разработки. Торн, на самом деле, думал, что Уилл Анант и Уилл Пенфорт должны принадлежать дяде Эсмонду. А так как те не являлись собственностью его отца и не было никакой возможности их заполучить, он решил разорить их – и меня заодно. Я чувствовал, что Торн явится сюда этой ночью. Ведь сторожа отсутствовали, а все мы были на вечеринке. Поэтому, лишь только он исчез из Хайтса и проскользнул к конюшням, я взял пистолеты для дуэлей и последовал за ним. Я знал, что если поймаю Торна за руку, когда тот будет творить свои злодеяния, и стану угрожать ему тем, что обращусь к властям, этот гаденыш просто рассмеется мне в лицо. Но вызвать его на дуэль… От этого не сможет отказаться ни один мужчина, у которого есть хоть капля гордости, а эгоизм Торна всем хорошо известен. Я знал, что он не сможет отказаться, и таким образом мы, ради нашего же благополучия, избавимся от него.
– Но ты был уверен, что убьешь его, Ники, – тихо заметил Джеррит. – Тебе-то уж хорошо известно, что Торн едва мог различить, где в пистолете курок, а где дуло.
– Может быть и так, но это не значит, что он не мог убить меня. Наши шансы были равны. Но я считаю, что совершил акт безумного правосудия за те три года, украденные из моей жизни. Лаура вернула бы меня обратно и рассказала бы правду о Торне. Но он, как сказала мне позже мама, связал ее. Я рассчитался с ним и за разработки, и за то, что он сказал бедной Лиззи в тот день в Хайтсе. Моя жена всегда была легко возбудимой, а это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Мы убили ее, Торн и я. Я в долгу перед ней. Лиззи была моей женой и любила меня. Она заслуживала гораздо большего, чем я ей дал. Торн же должен был заплатить за все, что натворил. Наш изворотливый родственничек никогда бы не оказался в тюрьме. Папа, дядя Эсмонд и дядя Уэллес не допустили бы этого. Ты же прекрасно знаешь, как они защищают свои семьи. Ну, а теперь Торн мертв.
Ники замолчал. Несколько минут мы все трое стояли в полной тишине, думая о прошедших днях, о нашей молодости, которую уже не вернешь никогда. Кто из нас тогда мог представить себе, что события примут такой оборот? Что своенравная Клеменси умрет в сторожке от потери крови? Что Лиззи будет стрелять в Ники, а потом сломает себе шею, перескакивая через живую изгородь? Что Торн и Николас будут драться на дуэли, и один из них погибнет, сраженный пулей в двадцати шагах от того места, где мы сидели?
Как я уже говорила в начале своего повествования, мы думали, что весь мир принадлежит нам. Стоит только протянуть руку – и он наш. Мы с жадностью хватались за жизнь и делали с ней что хотели… А удары судьбы следовали позже. И вообще, что действительно известно молодым о гармонии в жизни и способности прощать былые грехи? Мало. Очень мало… Было уже поздно, и мы поднялись на ноги.
– Наверняка… нам больше уже не суждено увидеться, – сказал Ники, голос его от переполнявших душу чувств звучал глухо. – Джеррит… – он вдруг внезапно замолчал и крепко обнял брата. Этот жест был красноречивее слов, которые Николас не мог произнести. А потом он повернулся ко мне. – Поцелуй меня, дорогая Лаура… Как в старые времена, за нашу потерянную юность и за те безмятежные дни, которые уже никогда не вернутся. Я думаю, Джеррит не будет возражать… на этот раз.
Нет, что-то говорило мне, что не будет, но только на этот раз. Медленно наши губы коснулись друг друга, и когда это произошло, я опять почувствовала себя семнадцатилетней девушкой в саду в Грандже и опять любила его. «В моем сердце всегда будет место для этого человека, – поняла я сейчас. – Неважно, кто он, и что сделал». Ники был частью моей жизни и навсегда останется частичкой моих воспоминаний. Он с неохотой отпустил меня и отступил в сторону, одной рукой убрав прядь моих волос, выбившуюся из-под прически.
– Однажды я сделал вам обоим большое зло, – в ту ночь на берегу, – сказал Николас. – В ту ночь я солгал… Лаура никогда не принадлежала мне…
– Я знаю, – сказал Джеррит.
– Замечательно, – ответил Ники. Он замолчал, а потом добавил:
– Присматривайте за Уинстоном и Кэтрин, я вас очень прошу, ладно? Бедные малютки. Я никогда не надеялся, что стану им настоящим отцом.
В его голосе было столько раскаяния, что я вдруг обрадовалась, очень обрадовалась: «Как хорошо, что мы никогда не говорили ему о Родесе, и Ники не уедет еще и с этой ношей на плечах».
– Куда ты поедешь? – тихо спросила я.
– Назад в Австралию… Скажите папе и маме, что на этот раз их недостойный сын пришлет им весточку о себе, как только сможет. Я никогда не любил писать письма. – Ники вскочил на своего коня, который стоял рядом с лошадью Торна. Он дерзко усмехнулся нам сверху, но глаза его были грустными. – Если вы когда-нибудь будете вспоминать меня, просто думайте, что я лениво лежу, развалившись под эвкалиптом…
Ники поддразнивал нас со своей былой самоуверенностью, поэтому я поняла, что с ним все будет в порядке. А потом, пришпорив своего коня, Николас пустился галопом по склону оврага и скрылся в темноте.
– Он не увез с собой твое сердце, Лаура? – спросил Джеррит.
В окружающей нас тишине его голос звучал неуверенно, в нем была боль.
– О, любимый, – прошептала я, из глаз полились слезы, – прошло столько времени, а ты все еще сомневаешься во мне? Он забрал мою юность уже давно, и ее он никогда не заберет с собой… Но мое сердце, – нет. Оно покоится там, где уже давно хранится последние годы, Джеррит: оно в безопасности – в твоих руках…
И тогда он обнял меня и крепко поцеловал. А я знала, что не жалею, что потеряла Ники, и не буду жалеть никогда. Он был во сне, а Джеррит – в действительности, надежный, как черные скалы корнуоллского побережья, а его любовь ко мне – вечна.

ЭПИЛОГ
ПО ТУ СТОРОНУ МОРЯ, ЗАЛИТОГО ЗВЕЗДНЫМ СВЕТОМ
1848 г
ГЛАВА 21
СЕЙЧАС И НАВСЕГДА
Вот лежит Земля под созвездьем Данаи,
И сердце ее открыто для меня.
Вот бесшумно комета летит, оставляя
Мерцающий след – светлый образ тебя.
Вот лилия меня ароматом дурманит,
Цветы свои в озера сердце роняя.
Как ты, любимый, меня покоряешь,
Во мне растворяясь, в меня проникая…
«Княжна». Альфред Теннисон
Стормсвент Хайтс, Англия, 1848 г.
Мы похоронили Торна на кладбище за деревенской церковью, рядом с его сестрой Элизабет. Не думаю, что дядя Эсмонд когда-нибудь поправится после шока от потери обоих своих детей, так рано ушедших, таких молодых.
Он стал как часы с поломанной пружиной, и еще глубже забился в свою раковину. Только маленькая Кэтрин, через годы, сумела вытянуть его оттуда. Он опять начал смеяться и казался счастливым в старости. Выяснилось, почему тетя Мэгги когда-то любила его, как и я Николаса.
Тетя Джулиана была так сражена горем от смерти Торна, что ушла в глубокий траур и уже никогда не выходила из него. Она всегда одевалась в черное и содержала Холл, как склеп. Очень скоро все перестали ездить туда. Постепенно, со временем, торфяники еще ближе придвинулись к парку, а плющ еще гуще покрыл стены поместья.
Мы уже больше никогда не видели Николаса. Сначала письма изредка приходили, – несколько наспех написанных строчек. Но, постепенно, они стали появляться все реже и реже, пока, наконец, вообще исчезли. Мы даже не знали, жив ли Ники или умер. Сейчас, когда я думаю о нем, то всегда представляю его, как он советовал, лежащим под эвкалиптом, и сердцем чувствую, что этот всегда отчаянный и дерзкий человек выжил, хотя, возможно, стал более мудрым. Иногда вечером я выхожу прогуляться вдоль берега и смотрю вдаль, на освещенное мерцающим светом звезд море. И откуда-то, может быть из далекой Австралии, ветер доносит до меня смех Ники, хотя, это только мне кажется.
Но сердце мое принадлежит Джерриту. Это он утешал меня, когда вдруг возникали тени прошлого. Иногда мы приходили на тот маленький, укромный выступ над морем, и занимались любовью так, как это было в первый раз, когда я еще была наполовину ребенок, наполовину женщина, и Джеррит показал мне, что значит любить мужчину. По нему я тосковала долгими ночами, в его сильных руках родилась заново.
Те горьковато-сладкие дни юности прошли и уже никогда не вернутся. Но наша любовь осталась, как ветер который дует в торфяниках, как море, обрушивающее свои волны на дикий берег: безграничный и вечный.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33